Неопалимая

Высунув голову, я обнаружила, что ею оказалась сестра, несущая поднос, который она аккуратно поставила у моей кровати, открыв взору ломоть темно-коричневого ячменного хлеба и дымящуюся миску похлебки.

– Кыш! – воскликнула она, подняв голову.

В ответ раздалось возмущенное карканье ворона. Я проследила за ее взглядом, уже зная, что увижу. Беда приземлился на карниз окна, его взгляд жадно впился в поднос. Сестра помахала на него рукой, пока он не пискнул и не улетел прочь.

– Эта птица… Госпожа, смилуйся, – сказала она, помогая мне сесть. – Кто-то даже научил его говорить – судя по всему, маленькая непослушная девочка. Не позволяй ему красть твою еду, дорогая. Целители говорят, что тебе нужно есть. Я надеюсь обнаружить эту миску чистой, словно платок клирика, когда вернусь. Мне же не нужно следить за тобой, правда?

Она строго смотрела на меня, пока я неловко орудовала деревянной ложкой забинтованной рукой. Монахиня едва успела кивнуть в знак одобрения и отойти, как я услышала шорох крыльев. Беда снова появился, пытливо протягивая клюв к моему хлебу. Я откусила кусочек и сплюнула его себе на руку.

– Не смей, – предупредил Восставший. – Ты слышала эту монашку.

– Да это всего лишь крошка.

– Крошки! – Беда согласился со мной, с надеждой распушив перья. – Хорошая птичка!

– Это больше, чем ты съела со дня битвы. Этот ворон может сам о себе позаботиться, в отличие от тебя.

Его настойчивость поразила меня. Я замерла, осматривая Беду. Его яркие глаза и блестящие перья говорили о том, что от голода он явно не страдал, несмотря на свой статус изгоя среди других воронов. Я неохотно вернула хлеб в рот и принялась за похлебку, предоставив Восставшему изучать комковатое зеленое пюре, наполнявшее миску.

– Знай я, что тебя будут кормить этой ужасной бурдой, рассуждал бы иначе, – наконец произнес он.

– Это гороховая похлебка.

– Звучит не лучше, чем выглядит. Ну, продолжай. Ешь, пока я страдаю.

К счастью, на этом его жалобы, похоже, иссякли. Остаток трапезы он провел в нехарактерном для него молчании.

– Монашка, мне нужно тебя кое о чем спросить, – произнес он, и еда в моем желудке мгновенно обратилась в свинец. Что-то в его тоне подсказывало, что я не получу удовольствия от этого разговора.

– Что? – спросила я.

– Не могла бы ты предупреждать, когда голодна?

Я сидела молча. Просто не знала, что ответить.

– Или устала, – добавил он, – или испытываешь боль, если на то пошло.

– Я не знаю.

– Как ты можешь не знать?

Я отодвинула пустую миску. Почему-то «я не знаю, как я не знаю» не казалось ответом, который удовлетворил бы Восставшего.

– Дело ведь не только в том, что ты больна. Каждый раз, когда ты двигаешься, становится больно. У тебя треснуло ребро; ты чуть не сломала его вчера, когда упала с лошади. И я вывернул тебе плечо, поймав ту штуку, которой в тебя выстрелил одержимый…

– Это был арбалетный болт.

– Неважно, что это было. Ты чувствуешь себя плохо. Ты находишься едва ли не в худшем физическом состоянии из всех сосудов, в которых я когда-либо обитал, но как будто даже не замечаешь этого.

– Лучше не думать об этом. Я привыкла не обращать внимания на подобное. Пришлось в сарае.

– В чем?

– Это…

– Мне известно, что такое сарай, – огрызнулся он. – Почему ты была в сарае?

Я уже и забыла, что Восставший не знал.

– Когда я была одержима Пепельным… – И не смогла решить, как закончить это предложение.

Вспышка воспоминания озарила мою голову подобно молнии – странный неподвижный образ меня, внезапно набросившейся на своего младшего брата. Я взирала на все это с позиции наблюдателя, находящегося вне моего тела – рычащего ребенка с пустыми глазами, с окровавленными пальцами и сорванными ногтями: я раздирала ими веревку. В тот раз мне удалось вырвать у брата несколько клоков волос, прежде чем отец повалил меня на землю.

Я ощутила нетерпение Восставшего и поняла, что так и не ответила на его вопрос.

– Сначала родители держали меня связанной. Потом, когда это перестало работать, они заперли меня в сарае за нашим домом.

Молчание. Затем он задал вопрос.

– Они не пытались отдать тебя монашкам?