Неопалимая

– Они не знали, что я была одержима. Думали, что просто сошла с ума. Матушка Кэтрин считает, что Пепельный нашел меня, когда я была младенцем, поэтому им казалось, что со мной всегда что-то было не так.

Я надеялась, что мне не нужно объяснять дальше. У большинства людей Зрение проявлялось в детстве позже, когда они становились уже достаточно взрослыми, чтобы кому-то об этом рассказать. Случаи его проявления в младенчестве были редки, но не являлись чем-то неслыханным. И когда это происходило, дети выживали, как правило, нечасто. Немногие знали, что одержимость может произойти и в столь юном возрасте – моя семья, разумеется, не знала. Все, что им было известно, это то, что я превратилась из кричащего, трудного младенца в ребенка, который кусался и царапался, словно животное, движимое странными и жестокими прихотями, которых они не понимали. Ни у кого в моей деревне не было Зрения, поэтому, если мои глаза и светились серебром, то этого никто не видел.

– Я тоже не знала, что одержима, – добавила я, прежде чем Восставший успел задать очевидный вопрос: почему не попросила о помощи. – Никто не рассказывал мне о духах. В таких деревнях, как та, откуда я родом, о них не говорят. Это считается плохой приметой.

Никто никогда не пытался со мной заговорить в любом случае. Они только приходили поглазеть. Часто я просыпалась от того, что к окнам сарая прижимались лица, деревенские дети заглядывали ко мне и шептались. Мне негде было спрятаться.

– Глупцы. Людям попросту нравится выдумывать суеверия, а потом погибать из-за них. Или, что еще лучше, использовать их как предлог для убийства других людей. – Он замолк. – Что, по-твоему, с тобой происходило?

Я чуть было не ответила, что не хочу об этом говорить. И тут мне пришло в голову, что, возможно, хоть раз, но могла бы. Восставший не был человеком; я сомневалась, что смогу сказать ему такое, что он сочтет действительно шокирующим. Что бы со мной ни случилось, он видел и кое-что похуже. Утешение слабое, но в какой-то степени обнадеживающее.

– Пепельный стал частью меня. Злой частью, что хотела совершать плохие вещи. Причинять людям боль. Или, если вокруг не было людей… – Я уставилась на трещину в потолке, вспоминая.

– Он заставлял тебя причинять боль себе.

– Я не уверена. Может, это был Пепельный. Может, это была я, останавливающая Пепельного. Я не замечала разницы.

– И люди бросили тебя там на произвол судьбы.

Казалось, Восставший делает те же выводы, что и я сама. Удивительно, но то, что я впервые поделилась этими воспоминаниями вслух, позволило мне увидеть их в новом свете. Как я поняла в том сарае, что никто не придет, если мне понадобится помощь. Никто не утешит, когда мне будет больно. Никакой гарантии еды, когда буду голодна. Что ничего не могу сделать, дабы изменить это; только терпеть. Теперь, лишившись привычного уклада жизни в Наймсе, я вернулась к старым привычкам.

Восставший казался мне почти сочувствующим, он не осуждал. Для него, существа, которому пришлось методом проб и ошибок изучать, как работают человеческие тела, мои проблемы даже не были чем-то необычным.

– Я буду тебе напоминать, – наконец сказал он. – Вместо того чтобы ожидать, что ты вспомнишь сама. Когда тебе нужно есть, когда тебе плохо или больно, когда нужно знать, достаточно ли это серьезно, чтобы обратиться за помощью. Но ты должна пообещать, что будешь меня слушать. Идет?

Я притихла, размышляя, сможет ли злой дух, вселившийся в мое тело, превратить меня в хоть отчасти нормального человека. Потом повернулась лицом к окну, позволяя солнечному свету ужалить мои глаза.

– Да. Обещаю.

Я снова крепко уснула. Проснулась где-то после наступления темноты и услышала, как сестры поют вечерние псалмы. Их голоса разносились по округе от часовни до лазарета и словно были пронизаны лунным светом, проникающим сквозь ставни. И пока я слушала их, в моей груди нарастала тоска по дому.

Вспомнилось, как впервые услышала хор в Наймсе. В своей деревне я иногда слушала, как напевает соседка, пока она стирала рядом с моим сараем, – единственная музыка, что была мне знакома до того.