–
Я попыталась пошевелиться и обнаружила, что не могу. Жан сидел, уставившись в землю, не подавая никаких признаков, что осознает происходящее. Он может не почувствовать ничего из того, что я собираюсь с ним сделать, но мне казалось неправильным использовать его без его ведома.
– Я такая же, как ты, – сказала я ему порывисто. – Тоже была одержима. Пепельным.
Это заявление всколыхнуло туман в его взгляде. Жан поднял голову, его темные глаза встретились с моими. Впервые он по-настоящему посмотрел на меня. Я видела боль в глубине его глаз, мучительную надежду, словно при открытой ране, которая должна затянуться. У меня все сжалось в груди.
Он должен знать. Если я собиралась использовать его, он заслуживает того, чтобы знать все.
–
Я протянула руки, чтобы Жан увидел. Я настолько привыкла к их внешнему виду, что редко смотрела на них вблизи, но сейчас воспринимала их так, как мог бы увидеть незнакомец: красные и странно сморщенные при свете пламени, левая осталась навсегда скрюченной, без ногтей на двух пальцах. Эти пальцы были наиболее сильно обожжены, от ногтей остались только блестящие бугорки плоти на укороченных кончиках.
Боковым зрением я заметила, что Маргарита затаила дыхание. Руки Жана очень медленно протянулись к моим, обхватив их так, словно они были чем-то драгоценным, что могло разбиться. Нет, не так. Будто они были неприкосновенными – единственной вещью в мире, которую он знал, что не сможет обидеть.
– Мое имя Артемизия Наймская, – произнесла я.
Он не отреагировал. На его щеках под извилистой линией бровей заблестели влажные следы. Он уже знал. До меня донеслось эхо голоса человека на дороге в Бонсант. «У нее есть шрамы. Мы узнаем ее по шрамам».
– Мне жаль, – говорила я ему. – Я должна была добраться туда быстрее. – Он замотал головой, но я продолжала, мой голос звучал жестко: – Я должна была остановить то, что с тобой случилось. Я пытаюсь сделать так, чтобы этого больше ни с кем не случилось. Но мне нужно кое-что сделать с тобой, чтобы понять, как. Ты позволишь мне?
Слеза упала на землю между нами, образовав темное пятнышко в грязи.
Он кивнул.
Я сжала его руки в своих.
Конюшня сдвинулась. Стены обратились в дымчатое стекло, лошади в стойлах превратились в темные фигуры, пронизанные золотыми нитями. Это было все, что я успела заметить, прежде чем пол разверзся и все вокруг исчезло.
Я беззвучно погрузилась в темноту. В бездне передо мной материализовалось видение. Осколки цвета поднимались вверх из пустоты, собираясь в семь высоких тонких фигур. Под ними находился какой-то постамент, пылающий белым. Из-за него аккуратно выпрямилась согнутая фигура, высокая, стройная, одетая в черное. Руки черного силуэта были наполнены тенью.
Он смотрел прямо на меня, его лицо было холодным, а глаза – зелеными, словно лунное стекло. Его губы произнесли слово. «Артемизия».
Мое сердце остановилось.
Видение покинуло меня вместе с силами. Мир опрокинулся набок, но я не упала на землю. Потеряв способность различать что-либо, я силилась распознать окружающее меня тепло, пока не поняла, что Жан подхватил меня на руки. Над нами тревожно нависала Маргарита.
– Он нас видел? – спросила я у Восставшего, слишком запаниковав, чтобы беспокоиться о том, что они подумают.
–
В ночь после того, как я сбежала от него. Я задалась вопросом, не заставило ли его мое бегство пойти на отчаянные меры, не был ли ритуал, который он провел той ночью, совершен из-за меня. Армия духов собралась возле Бонсанта на следующее утро. Время не могло быть выбрано случайно.
Я зажмурила глаза. Восставший говорил, что сможет найти то место, что явилось нам в видении. Я сосредоточилась, и мне показалось, будто что-то уловила – тонкое, но настойчивое притяжение, похожее на натяжение призрачной струны.
– Нам нужно идти, – сказала я.
–
– Я отдыхала достаточно.
–
– Артемизия, – раздался неуверенный голос Маргариты.
Я открыла глаза.
Она выглядела обеспокоенной. Жан смотрел на меня, но не отпускал. Мне было интересно, как все это выглядело со стороны. Вероятно, не так устрашающе, как могло бы, поскольку Восставший явно ругал меня, словно чрезмерно заботливая няня.
Маргарита открыла рот и снова закрыла его. Затем нерешительно заговорила.
– Уже почти рассвело.
– Хорошо, – кивнула я. – Улицы будут пусты.
–