Неотправленное письмо

Когда Колька вернулся на станцию, Соня уже проснулась и стояла теперь около машины, глядя, как перетаскивают сутулые грузчики, обсыпанные с головы до ног белой въедливой пудрой, тяжелые кули с мукой из таких же, как и они сами, белых пыльных вагонов на товарный склад железнодорожной станции. «Эх, порядочки, — подумал Колька, — район сельскохозяйственный, хлебный, а муку по железной дороге завозят!»

Соня стояла в резиновых сапогах, в черной телогрейке, белый платок съехал ей на шею, со сна волосы у нее рассыпались, и она еще не причесывалась, но Колька, как только увидел ее, сразу почувствовал в сердце такую высокую и светлую радость, как будто увидел не просто Соню, а какую-нибудь сказочно прекрасную богиню красоты Афродиту, а может быть, даже Венеру Милосскую.

Услышав Колькины шаги, Соня оглянулась. Она молча смотрела на Кольку своими черными, пристальными, слегка раскосыми глазами, и Колька, не видевший Соню часа два и уже немного отвыкший от ее необычных глаз, вдруг почему-то весь как-то съежился, уменьшился, смутился под этим взглядом, и ему стало не по себе, словно он сделал что-то такое, чего делать бы совсем и не следовало.

Но, упрекнув себя за эту неожиданную робость, ставшую теперь почти постоянной, Колька быстро освободился от минутного смущения и замахал Соне еще издали запиской, полученной от председателя райисполкома.

— Во, Сонечка, выбил все-таки я из них дом! — радостно запыхавшись, заговорил Колька, подходя к Соне. — Как ни крутились, а дом отдать пришлось. Наш теперь дом! Родичев, там такой деятель есть, что он мне только не плел! И про титульный лист, и про генеральный план! А я уперся — и ни с места! Даешь дом — и дело с концом! А то не уйду.

Соня собрала волосы, поправила платок.

— Намаялся? — тихо спросила она, глядя одновременно и на Кольку, и мимо него, на станцию и вагоны, и еще левее, в степь, где висели между небом и землей высокие пылевые облака, бестелесные, но грозные и могучие, похожие на злых духов, вышедших из далекой глубины степей.

— Еще как! — белозубо заулыбался Колька. — Штыковая атака была, рукопашная! Бой в траншеях. И, взламывая оборону противника, подавляя его огневые точки — дальше, во второй эшелон, расширяя зону прорыва, захватывая новые участки плацдарма!

— Вечно ты со всеми воюешь, никак не угомонишься, — улыбнулась Соня одними губами (глаза были все те же — далекие, нездешние).

— Без этого, Сонечка, нельзя, — сказал Колька и сразу стал значительным и серьезным. — Особенно здесь. Тут все время к боевым действиям надо быть готовым, в кулаке себя держать.

Дом получили быстро. Сам Попрядухин, выйдя из конторки, распоряжался погрузкой. (Ему, видно, не терпелось спровадить со станции как можно поскорее такого беспокойного клиента, каким оказался Чугунков.)

Но отделаться от Кольки было не так-то просто. Он самолично ощупывал каждую доску, каждый косяк и каждую раму, заглядывал во все дырки, браковал подсобные материалы, а под конец с угрюмым выражением лица потребовал у кладовщика весь кровельный шифер — лист в лист.

— Да ты что, с ума сошел? — возмутился Попрядухин. — Лист в лист! А ты знаешь, сколько шиферу на бой уходит? Одна третья часть!

— Вот ты ее сам и списывай, — процедил сквозь зубы Чугунков, — одну третью часть. А мне полный комплект отдай, понял?

— Где же я тебе его возьму, полный комплект? У меня же все дома по счету.

— А я чем дом в степи буду крыть? — холодно посмотрел на кладовщика Чугунков. — Ветром? Боем твоим? У тебя тут дорога железная под боком, склады, базы. А у нас один дом на весь совхоз. И голая степь кругом.

— Ну так как же быть? — озадаченно рассматривал Кольку кладовщик.

— Очень просто. Возьми недостающий шифер с другого дома и передай нам.

— На другом доме свой бой есть, — вздохнул Попрядухин.

— Акт составь! — срываясь, закричал Колька. — Ввиду, мол, особых условий!.. Учить я тебя должен!

— Ну а когда за тем, за другим домом вот такая же, как твоя, нахальная рожа приедет, чего я ему скажу?

— А ты этот дом для района оставь. Для себя они шифер всегда найдут.

— А если узнают, что я тебе чужой шифер отдал?

— Тогда прояви сознательность, — рубанул Чугунков воздух рукой. — Скажи, что отдал шифер людям для первого дома, на обзаведение. В степи, мол, люди жили, в палатках. Первые добровольцы.

— С тобой, Чугунков, хорошо сало вдвоем есть, — вздохнул кладовщик. — Свое отдашь да еще спасибо скажешь, что живым отпускаешь.

Бумаги оформили и того быстрее. Попрядухин неразборчиво вписал чего-то в накладные, приколол сверху бумажонку из райисполкома, прихлопнул копию квитанции бледной фиолетовой печатью и вручил ее Кольке.

— Обмыть бы это дело, — сказал он, прижмурив левый глаз, — как положено среди православных, а?

— В следующий раз, — вспомнив Родичева, подмигнул Попрядухину Колька.

Он тщательно сложил и спрятал квитанцию на первый совхозный дом поглубже во внутренний карман телогрейки.

— Да и потом нельзя мне. За баранкой я все же.

— За баранкой — оно конечно, — согласился кладовщик, — за баранкой нельзя. Но смотри, в следующий раз не забудь. Чтобы не заржавело.