Неотправленное письмо

— За мной не заржавеет, — уверенно сказал Колька и еще раз подмигнул Попрядухину. — Будет в полном порядке. Как в аптеке.

Соня уже сидела в кабинке. Колька сел рядом, включил зажигание и осторожно вывел тяжело груженную машину с прицепом со двора товарного склада.

Быстро промелькнули дома и кварталы районного центра, полосатый шлагбаум железной дороги, милицейская будка с двумя мотоциклами, необъятная база «Союзсельхозтехники», на которой стояло под открытым небом столько веялок и косилок, что хватило бы, наверное, убрать урожай на всем земном шаре, угрюмые башни элеватора, скотобойня и мясокомбинат с их устойчивым запахом скотской крови, кирпичный завод, кладбище, и, наконец, из-за опущенных боковых стекол на Соню и Кольку повеяло горьковатым полынным запахом больших просторов земли, и они поняли, что выехали в открытую степь.

Вчера ночью, укрытая темнотой, степь лежала вокруг них чужая и незнакомая, а сейчас она вся была залита солнцем и свободна от всего темного и непонятного.

Соня и Колька молча сидели рядом друг с другом. Они сделали сегодня с утра все, что намечали сделать еще вчера вечером, — поженились, расписались, соединили свои жизни вместе. За их спиной лежал в кузове машины их первый дом, прекрасный сборно-щитовой дом с полным комплектом кровельного шифера и всех дополнительных материалов, дом, который им предстояло самим построить и в котором им самим же предстояло и жить.

Ну чего еще можно было желать от одного утра? Каких еще милостей и даров, кроме тех, что уже были получены и больше которых, казалось бы, уже ничего не могли ждать и хотеть два человека, вступающие в свою новую, общую и самостоятельную жизнь?

И поэтому, чувствуя и понимая все это, Соня и Колька молчали, боясь вспугнуть неосторожными словами хрупкую тишину полноты счастья и исполненности желаний. Они молчали и смотрели прямо перед собой на дорогу, которая втягивалась бесконечной бурой лентой под колеса их машины. И еще они смотрели на степь, которая была теперь и позади них, и справа, и слева, и смыкалась впереди в единый, неохватный взором, бесконечный и щедрый простор.

В пронзительно жадных лучах полуденного солнца степь была молода и золотиста. Ее пестрые краски — фиолетовый край неба, желто-зеленые холмы на горизонте, рыжие травы — все это сливалось вместе в сиреневой дымке искрящихся водяными каплями испарений, которые размыто туманились над росной еще землей, и в степи рождалось играющее переливами вязкого теплого воздуха волнистое многоцветное марево. Оно посверкивало, дразнило, исчезало и появлялось вновь, перемещалось с места на место, заманчиво и дерзко звало за собой, и от этого живого и быстрого движения света и воздуха возникало ребяческое желание догнать и обязательно дотронуться рукой до этой почти реальной в своей привлекательности, сказочно яркой фантазии таинственных и прекрасных сил неиссякаемой на выдумки природы.

Колька бросал на Соню веселый задиристый взгляд, Соня подхватывала на лету ответной улыбкой заводное Колькино настроение, морщила от удовольствия нос, щурила в предчувствии необычных ощущений глаза, и Колька, забыв о том, как бережно и аккуратно грузил он в машину всего несколько часов назад сборные детали своего щитового дома, рвал на себя рычаг коробки скоростей, вытягивал подсос, прижимал сапогом до отказа педаль газа, и огромная машина, гремя забитым до последнего сантиметра кузовом, вихляя из стороны в сторону тяжелым восьмитонным прицепом, мчалась по ухабистому проселку, оставляя за собой свинцовые облака густой придорожной пыли.

Степь неслась навстречу Кольке и Соне во всей своей распахнутой настежь от горизонта до горизонта первобытной шири. Былинные богатырские расстояния маячили впереди за ветровым стеклом, тугие неудержимые ветры врывались в окна, принося с собой ледяное дыхание далеких горных стран, протяжными птичьими криками и стонами звенело над головой высокое и недоступное синее небо.

И могучее, легендарное, мифическое бытие гигантских земных пространств, не подвластное обыденному воображению, грозно забирало сердце в полон, возносило душу над тленной мирской суетой, обрывало цепи привычного и приобщало к новым масштабам чувств и состояний. Степь властно подчиняла настоящее и будущее своим высоким законам, и серый клубок дней и недель, взорванный этой бешеной ездой через степь и неукротимой энергией движения, стремительно разматывался, и годы-титаны в былинных шишкастых шлемах и ячеистых кольчугах спускались со склонов ледников в зеленые долины, чтобы пройти по степи до края земли и исчезнуть за ним.

И опьяненный этими счастливыми ощущениями, этими безотчетными видениями, распахивал Колька Чугунков ударом ноги дверцу кабинки, вставал одной ногой на ступеньку, не снимая второй с педали газа, и, держась левой рукой за открытую дверцу, а правой — за баранку руля, подставлял лицо, грудь и плечи разбойному, хищному степному ветру. Рвал ветер волосы с Колькиной головы, выстегивал соленые искры из широко расставленных глаз, бил в грудь, как в наковальню, тяжелым и легким стопудовым молотом.