Неожиданный Владимир Стасов. ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКИХ БЫЛИН

Сказка заключает в себе много такого, что заставляет считать формы её гораздо более поздними, чем формы былины. Я в особенности разумею здесь ту мёртвую симметричность, ту механическую правильность, которые составляют одну из главных принадлежностей и неотъемлемых черт сказки. Сказка всегда наполнена беспрерывными повторениями таким образом, что когда вступил в рассказ тот или другой мотив, каждый читатель или слушатель, даже и не зная дальше сказки, может почти всегда безошибочно вперёд рассказать, что и как дальше будет. Первый сын сделал то-то или то-то в первый день или первую ночь; услыхав или прочитав это, смело можно вперёд говорить, что после этого пойдёт речь ещё о втором и третьем сыне, о второй и третьей ночи или дне. Первые два сына, первые два дня, первые две ночи, первые два похождения не будут иметь успеха, а непременно будет успех у третьего сына, третьего дня, третьей ночи и третьего похождения. Если богатырю пли герою рассказа представляются дороги, то так уже наперёд и надо знать, что все первые наверное будут приносить герою несчастье и лишь последняя будет счастлива; то же самое относится и до всех вообще похождений и подвигов: вплоть до самого последнего, с каждым из них всякий раз непременно выйдет что-нибудь да не так, но зато последний наверное удастся и окончание всякой сказки без малейшего сомнения всегда будет состоять в том, что герой её всё преодолел, всё победил, всего достиг и наконец воспользовался полным и совершенным счастьем. События сказки не что иное, как следующие одна за другою ступени возвышения героя всё к большему и большему счастью, пока наконец он достигает верха всякого довольства и благополучия.

Такой искусственной, условной систематичности решительно нет в древнейших восточных поэмах, песнях и сказках. Взгляните на Магабгарату, "Шах-Намэ", "Богдо-Гессер-Хана", "Дзанглуна", сборники: Панчатантру, Катха-Сарит-Сагару и Сидди-Кюр, наконец, на большинство народных азиатских песен, идущих из древности. Там течение событий совершенно неправильно и несимметрично, там никоим образом нельзя ни предвидеть, ни наперёд подсказать, что и как дальше будет. Рассказ заключает в себе самую естественную неправильность, события и лица чередуются там с тою случайностью, которая обыкновенно есть и в самой жизни. И притом чем древнее поэма, песня, сказка или легенда, тем этой случайности и неправильности более, тем невозможнее предвидеть наперёд исход событий и узнать: будет ли он счастливый или несчастный. Горестные и трагические события перемешаны здесь совершенно несимметрично с приятными и счастливыми и случаются то в начале, то в середине, то в конце рассказа. Эта неправильность, несимметричность, случайность в ходе событий может всегда служить верным мерилом древности того или другого рассказа. Киргизские сказки (ещё не изданные до сих пор, почти вполне замкнутые в мёртвые симметричные формы и заключающие поминутные повторения, по всему кажутся происхождения или, точнее сказать, склада гораздо более позднего, чем сказки Панчатантры, Катха-Сарит-Сагары или Сидди-Кюра. В киргизских сказках материал не новый, не самостоятельный, но тот же самый, что и в сказках индийских, монгольских и калмыцких, но форма другая, совершенно уже застылая в рамках условности; поэтому-то наши сказки всего удобнее и ближе сравнивать с этими поздними восточными формациями.