Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

В столице насчитывается до десяти тысяч татар. Живя вдали от родины, татары, однако же, крепко держатся религии и обычаев своих предков и не смешиваются с другими элементами столичного населения. Так в Петербурге они имеют свои молельни, конебойни и мясные лавки.

На конебойне ежегодно убивается семь тысяч лошадей. Татары имеют четыре мясных лавки. При входе в татарскую мясную лавку вы заметите над дверями прибитую вывеску, на которой нарисован конь вместо нашего быка. На вывеске надпись: «Торговля мясом из татарской общественной конебойни». Отборная вырезка конины для бифштекса стоит 8 —10 копеек за один фунт.

Лошадей для убоя татары покупают на Конной площади[197], где бывает торг лошадьми. Многочисленные барышники снуют около своих лошадей, расхваливая прекрасные качества их! Обыкновенно, каждый покупатель тщательно осматривает у лошади зубы, ощупывает мышцы, треплет лошадь по шее, тянет за хвост.

На Конной площади продают и старых заезженных лошадей, негодных более для работы. Этих «росинантов» покупают татары, но только никому уже не перепродают, а оставляют для себя — на потребу, на убой.

Тридцать отборных кляч уныло стояли, повесив головы. Казалось, если они тронутся с места, то загремят своими костями. Подъезжает какой-то чухонец на малорослой лошадёнке с потёртыми до крови боками и с оттопыренными рёбрами. Не слезая с саней, чухонец начинает торговаться с татарином.

— «Князь», купи рысака!

— Продай!

— Много-ли дашь?

— Три рубля!

— Мне за неё шесть давали…

— Давали, да, видно, денежки не считали! — бойко ответил татарин.

Чухонец поехал дальше. В это время привели рослую вороную лошадь, чёрную, как ворон. Некогда это быль «буцефал», а теперь от него остался только один скелет, из больной ноги сочилась кровь. Татары окружили лошадь, осмотрели больную ногу и начали говорить между собой по-татарски. По-видимому, происходило нечто в роде консилиума.

— На убой! — решил один из татар.

— Как цена?

— Пятнадцать рублей.

— Пять рублей!

— Пять с полтиной!

— Шесть рублей!

Один за другим татары начали набивать цену.

С приподнятой больной ногой бедное животное своим печальным видом невольно вызывало к себе участие. Увидя большое стечение народа около хромой лошади, подошёл к ней и татарин-живодёр.

— Живодёр идёт! Живодёр идёт! — произнёс кто- то; толпа расступилась, давая дорогу.

Смотря на лошадь и опершись на свою длинную палку, живодёр громко и отчётливо произнёс:

— Кожа да кости!..

— Шесть с полтиной!.. Цена шкуры…

Все молчали.

— Никто — больше?

И лошадь осталась за ним.

К вечеру торг прекратился, и барышники — русские, татары, цыгане и чухны, — стали мало-помалу разъезжаться. Лениво переступая ногами, тронулись и лошади, предназначенные на убой.

— Ну, тругайтесь, на отдых! — крикнул татарин, хлестнув кнутом заморённых кляч.

Татарских молелен три: одна помещается на углу Николаевской улицы и Разъезжей[198], другая — на Лиговке[199] и третья — против Полицейского моста[200].

Соответственно этому, все мусульмане, живущие в Петербурге, подразделяются на три прихода.

Первый приход — самый большой, к нему причислено около трех тысяч человек нижегородских, симбирских и пензенских татар — халатников, разносчиков, извозчиков, дворников.

Ко второму приходу причислены преимущественно касимовские татары: официанты разных петербургских ресторанов и буфетчики на станциях по Николаевской железной дороге. Все буфеты по Николаевской железной дороге, вплоть до самой Москвы, содержатся татарами; прислуга в этих буфетах, официанты и лакеи — тоже татары.

Весь этот лакействующий персонал причислен ко второму магометанскому приходу в Петербурге и в религиозно-нравственном отношении подчиняется ахуну Атауди Баязитову. Этот, так сказать, лакейский приход — самый богатый в материальном отношении.

Наконец, в Петербурге живёт немало татар, состоящих на государственной службе, например, солдаты из татар.

Для них учреждён особый «военный магометанский приход».

Одна из самых больших татарских молелен в Петербурге помещается над трактиром — факт, вызнающий невольную улыбку[201].

Татары сами сознают это неприятное соседство молельни с трактиром, но мирятся с этим неудобством, потому что трудно найти большое помещение за такую, сравнительно, недорогую цену, какую они платят.

Каждую пятницу, ровно в полдень, в молельню собирается от трехсот до шестисот человек татар. Это все — старые наши знакомые, которых мы каждый день видим на улицах: халатники, торговцы платками и казанским мылом, дворники и т. п.

Нарядившись в праздничные костюмы, татары, миновав трактир, подымаются вверх, в молельню. Некоторые из них одеты в шёлковые пёстрые халаты, на голове — белая чалма: верный признак, что «правоверный» побывал в Мекке и Медине на поклонение гробу Магомета.

Поднявшись наверх на площадку лестницы они снимают калоши или валенки и входят в молельню.

Молельня представляет собою большое зало, с невысоким потолком. На полу постланы ковры. В переднем месте, обращённом на юг, стоит стол, покрытый зелёным сукном. Здесь лежит алькоран — священная книга мусульман.