Непокаянный (СИ)

Ханна возмущается тем, что он её же ещё и пристыдить пытается, и утро проходит в растрёпанных чувствах у всех, включая детей, которые, пытаясь их помирить, невольно делают только хуже, потому что доводы вроде «Папа не станет обманывать, он же гриффиндорец!» желаемого эффекта не имеют. Сегодня их везёт Ханна, и Дону страшно подумать, что она успеет им про него наговорить.

Незаладившийся с утра день продолжается в том же духе: с занятий спортивной секции звонят и сообщают, что Элизабет увезли в больницу с подозрением на перелом. Ханна звонит следом, говорит, что не может поехать за ней из-за работы, а также, что теперь из-за этого ужасного футбола девочка останется калекой — то, что он в этом виноват, подразумевается. Дон мчится в больницу сам не свой, но, к счастью, там всё не так уж ужасно — вывих лодыжки, неприятно, конечно, но скоро их отпускают домой. По дороге Лиззи расспрашивает его, правда ли он изменяет маме, стал бы он это делать и наказал ли бы его Бог, если бы он стал. Что, в общем-то, тоже не поднимает ему настроение. С работы вызывают на срочное совещание, и приходится оставить Лизз одну дома, правда, всего на часок (скоро должна приехать Ханна с Генри)… Зато на совещании пытаются повесить вину за некачественный материал, требовавший замены вчера, именно на него — так как он, как более опытный работник, чем автор статьи, должен был проверить факты заранее. Проверить факты во всех статьях газеты? Или только в этой почему-то? Адекватность окружающих его людей продолжает стремиться к нулю.

Когда этот дурдом, наконец, заканчивается (а это уже после семи), все спешат домой, кроме Дональда. Ему совершенно не хочется продолжать обсуждение мнимой измены, равно как и того, что футбол слишком опасен для девочек (как будто на танцах лодыжек никто не вывихивает). Поэтому, вконец измученный и несчастный, он не выдерживает и делает то, до чего руки не доходили несколько лет: разыскивает в записной книжке телефон Познера и набирает номер. Пока идут гудки, он успевает испугаться и чуть не бросает трубку, но вовремя обрывает себя: таинственные сброшенные звонки под вечер меньше всего нужны Дэвиду сейчас.

— Алло, — слышится в трубке голос Познера, немного усталый, но спокойный и такой родной, что Дону приходится собрать все силы, чтобы ответить сразу и без идиотского заикания.

— Привет, Поз.

— Скриппс?.. Что-то случилось?..

— Нет… Нет, ничего. Прости, я… я знаю, что зря позвонил, я просто…

— Дон, ты что, пьяный?

— Нет. Нет, Поз, я на работе ещё. Просто… Столько навалилось всего.

Дональд стягивает очки, трёт усталые глаза тыльной стороной ладони и не может сдержать тяжёлый вздох. Дэвид с полминуты молчит, и Дон почти видит, как он задумчиво хмурится и чуть-чуть надувает губы. Должно быть, Познер что-то услышал в его голосе, потому что в конце концов он чуть слышно вздыхает и произносит с сомнением, будто бы не совсем согласен сам с собой:

— Ну окей… Хорошо. Я не против… ну, поболтать. О чём-нибудь.

Дон чуть не плачет от облегчения.

— Спасибо. Спасибо, правда. Но ты… ты наверное занят чем-нибудь? Я отвлекаю?

— Посуду мою, — усмехается Дэвид. — Ты же знаешь, я даже с Феликсом не отказался бы поболтать, лишь бы отвлечься от неё.

— Знаю, — невольно улыбается Дон.

— Ну… как у тебя вообще дела? Как… как дети?

— Ох, и не спрашивай. Генри неделю назад каким-то страшным гриппом переболел, а Лиззи сегодня лодыжку вывихнула.

— Ой. Лодыжка — это же больно. Я помню свою, до сих пор. Ну и как там Лизз, держится?

— О, она молодчина, всё храбро терпит и не унывает. Ты куда больше ныл, чем она.

— Ещё бы, — фыркает Дэвид. — Нытьё — это же моя главная специализация. История — это так, просто хобби.

— Была главной, судя по всему. Сейчас ты что-то потерял былую хватку.

— Но-но, я попросил бы вас, сэр. А то ведь продемонстрирую.

— Ой, напугал меня, Поз, — Скриппс с удивлением замечает, что уже смеётся.

— Ну, а хорошее-то что-то было всё-таки?

Скриппс рассказывает и об этом. К примеру, о том, как в последнее время сын увлекается рисованием и рисует большие и сложные композиции с множеством персонажей. Как в сентябре в издательстве у Скриппса был день открытых дверей, и тот приводил детей посмотреть, где работает — и как Генри был заворожён огромным печатным станком и потом долго ещё рисовал похожие воображаемые механизмы, находясь под впечатлением. Один из этих рисунков висит сейчас на стене, у Скриппса перед глазами.

Поз в ответ делится впечатлениями о суматошном начале учебного года, о позабывших всё за лето учениках, об очередных нововведениях в школьном регламенте, которые никак не помогают на самом деле и очевидно сделаны просто «для галочки»… Словом, ноет.

— Пожалуй, верну тебе степень магистра нытья, поспешил я смещать тебя с пьедестала, — подтрунивает Скриппс. Поз пытается притвориться обиженным, но чувствуется, что он рад, что у Дона слегка поднялось настроение.

— А ты ходишь с детьми в церковь? — спрашивает он.

— Мы все вместе обычно ходим, вчетвером. По воскресеньям. Бывать там чаще что-то пока никто из них не просился.

— А ты?..