Непокаянный (СИ)

— Не смейся, Скриппси. Я и сам уже не помню, когда в прошлый раз я вот так вот был… не один. Ни минуты сейчас не хотел пропустить из этого чуда.

Вот и он, трагически-романтический Познер, с отчаянной горькой нежностью думает Дон. Он прячется за иронической полуулыбкой, за насмешливым взглядом поверх очков, за слегка наигранными жалобами на тяжёлую долю учителя. Он скрывает это пронзительное одиночество, эту тоску по родному теплу рядом с ним, отчасти потому что не верит, что кто-то поймёт и хотя бы чуть-чуть посочувствует. Эти несколько ночей с Доном пролетят для него так же быстро, но Дон после этого отправится, как это ни стыдно признать, к семье. Да, его будет грызть совесть, но вокруг него будут бегать дети, витать ароматы из кухни, звучать знакомые голоса. А Дэвид будет один. В пустом доме, в пустой постели. Вновь, как всегда. «Что я наделал, — снова думает Скриппс. — Что я опять натворил». Только что уж теперь жалеть. Поз — человек взрослый, он за себя решил сам. Но Дону теперь уже тоже совсем не хочется спать. Он касается тёплой руки, плеча, шеи. Тянется за поцелуем. Дэвид чуть слышно вздыхает ему в рот, отзываясь так томно и ласково, что щемит в груди. Не думай об этом, приказывает себе Скриппс. Сейчас он с тобой, подари ему столько тепла, сколько успеешь. Чтобы хватило до следующей вашей встречи, которая точно случится, поздно уже сомневаться в этом. Ты пропал, Дональд Скриппс, окончательно и бесповоротно пропал.

***

Утро выдаётся довольно странным. Почему-то Дону неловко, хотя, казалось бы, чего можно стесняться теперь. Он встаёт, одевается потихоньку и собирается пойти к себе, обработать вчерашний материал. Дэвид спит, ночь без сна всё же не прошла бесследно. Дон уже почти выходит за дверь, когда соображает, что может подумать Познер, проснувшись в своём номере один. Качает головой, про себя поражаясь своей бестолковости. Возвращается к постели — и невольно любуется. Ему и прежде доводилось видеть друга спящим — как правило, задремавшим над очередным учебником, но пару раз и отрубившимся после попойки. Во сне он всегда выглядел трогательно: мягкие губы не кривились в саркастической усмешке, светлые брови не хмурились и не изгибались многозначительно. Он иногда ворочался, бормотал что-то или вздыхал, иногда даже чему-то посмеивался, и Дон каждый раз ловил себя на том, что отвлекается от своих дел и просто смотрит на него, подперев кулаком щёку. Прилечь рядом или прикоснуться никогда не решался, устраивался на ночь где-то поодаль. Разбудить его Дон заставлял себя с огромным трудом, и в этом смысле спустя столько лет мало что изменилось: от спящего Познера по-прежнему трудно оторвать взгляд — и по-прежнему жалко его будить. Но всё же надо бы, так что Дон забирается на кровать, ласково касается его лица, волос. Тот сонно ворочается, что-то ворчит… Дон не выдерживает, смеётся, наваливается сверху и атакует его губы губами.

— М-м-м, — стонет Дэвид. — Не то чтобы я жаловался, но… — он замечает, что Дон одет. — О. Тебе надо идти.

— Да, мне надо бы поработать, Поз. Прослушать вчерашние записи с диктофона. Я лучше пойду к себе, чтобы не мешать. Ты спи, и, в общем… не теряй меня. Как выспишься — заходи за мной, пойдём поедим. Если не позже трёх, — усмехается он. — Позже мне уже на вторую часть встречи надо.

Познер улыбается и закрывает глаза.

— Договорились, Дон.

Он засыпает раньше, чем за Доном закрывается дверь.

***

Днём ветер усиливается. На ужин они ещё успевают без приключений, но, вернувшись в гостиницу, едва не застревают в лифте: электричество полностью вырубается, когда они спешат по коридору, а кто-то из жильцов вежливо дожидается их, придерживая двери. Несостоявшиеся пассажиры лифта благодарят Дона с Дэвидом, почти всерьёз утверждая, что это они спасли всех от застревания между этажами. Дон и Поз подыгрывают им, но смеются все немного нервно. Проходящий мимо портье с фонариком провожает их к номерам и советует оставаться в них, но на всякий случай быть готовыми к эвакуации. «Впрочем, это вряд ли произойдёт», — говорит он с такой интонацией, что становится ясно, что он бы ничуть не удивился.