Он словно знакомится с Познером заново: раньше он знал лишь его ум, его душу, его характер… теперь он познаёт его тело. Конечно, он видел его обрезанный пенис не раз за время учёбы (они все друг у друга всё видели, хоть и не спешили распространяться об этом), но до встречи в Манчестере никогда не разглядывал его полностью голым — и никогда не видел возбуждённым. Он не знал заранее, как подействует на него этот вид, и немного боялся тогда обидеть Дэвида не слишком подходящей реакцией… и боялся напрасно. Стройное тело Дэвида с изящными руками и ступнями, его гладкий, чуть подрагивающий от возбуждения член — вместе с алыми губами и неприкрытым вожделением во взгляде — действуют мощно и однозначно: срывают крышу к чёртовой матери. Он изучает это тело на ощупь, изучает его запах, его вкус. И когда пытается соединить эти новые знания с теми, что долгие годы хранились в памяти — и всё ещё актуальны — в мозгу происходит короткое замыкание, и он с минуту, наверное, смеётся, не в силах объяснить, почему. Отсмеявшись, правда, пытается: ему самому интересно, получится ли.
— Подумать только, я столько всего о тебе знал… Сколько сахара ты кладёшь в чай и в кофе, сколько песен Грейси Филдс ты до сих пор помнишь наизусть, как ты посапываешь и бормочешь во сне, как начинаешь морщиться, если кто-то неправильно произносит слова… Но я никогда не догадывался, как ты можешь скулить и стонать, если тебя прижать к постели и ласкать только кончиком языка — только головку твоего члена. Я знал, что ты боишься щекотки, но не думал, что можешь кончить от одних только поцелуев в самые чувствительные для щекотки места… Я знаю теперь вкус твоей спермы, знаю как ощущается твой рот на моём члене… И всё-таки это ты. Тот же самый ты, с кем мы катались на велосипедах и разучивали музыкальные номера… Понимаешь теперь, от чего меня перемкнуло?
Познер слушает, лёжа на спине, запрокинув голову, подставляется прикосновениям, иллюстрирующим речь Скриппса, улыбается и посмеивается тоже. Поворачивается на бок с печальной полуулыбкой:
— Не хочу сбивать настроение, но порой мне кажется, что это всё же не я. Не тот я, которым я был. Которого ты знал.
— Если так, я хочу узнать тебя снова — того, кто ты сейчас. Но пока я лишь вижу, что ты повзрослел. Многое повидал, это чувствуется, конечно. Но старину Поза я по-прежнему узнаю. Я ведь тоже вряд ли очень уж изменился.
— Ты изменился, но не стал другим…
— Это из какого стихотворения?
— Понятия не имею, но если такого стихотворения нет — это непростительное упущение. Я вот не знал — вернемся к теме разговора — что твой голос может возбуждать меня не меньше, чем твоё тело. Когда ты рассказывал про свои новые открытия, я чуть не кончил. Даже без всякой щекотки. И чёрт тебя дернул свернуть обратно на велики…
— Да, это непростительно. Исправлюсь, — многообещающе приподнимает брови Дон и шепчет: — Закрой глаза.
Дэвид действительно может кончить, просто слушая голос Дона, почти без прикосновений, а Дон, оказывается, может достаточно долго, не умолкая, говорить о сексе — о сексе с Дэвидом, очень подробно и чувственно, кто бы мог подумать. «Плюсы жизни с писателем», — смеётся Познер и спасает Дона от перевозбуждения одним точным движением губ и касанием ладони. «Нет, мы хуже тинейджеров, — поражённо качает головой Дональд, придя в себя. — У тинейджеров на такое фантазии не хватит».
***
Должно быть, начитавшись советов в журналах или наслушавшись подруг, Ханна пускает в ход «тяжёлую артиллерию» и начинает создавать романтическую обстановку по всем правилам. Зажигает ароматические свечи, покупает массажное масло и Красивое Бельё. Скрепя сердце, Дональд отвечает на её ласки: расстаться с детьми он всё-таки пока ещё не готов. Он, в общем-то, ничего не имеет против того, чтобы доставить ей удовольствие, ему не хочется обижать её и смеяться над её порывами, но она смотрит на него таким заискивающим взглядом — а его настроение в её присутствии так далеко от романтического сейчас — что он с трудом сдерживается, чтобы не закатывать глаза, не вздыхать, не кривить губы. А когда он понимает, что во время очередного свидания Дэвид улавливает на его коже остатки аромата этого дурацкого масла, жизнь с Ханной окончательно начинает восприниматься как измена Познеру.