Непокаянный (СИ)

— Совсем не «как ни в чём не бывало», поверь. Я ненавидел врать тебе, я собирался рассказать всю правду, но не мог… Не мог себя заставить.

Она в отчаяньи всплёскивает руками:

— Да при чём тут «рассказать»? Не надо ничего мне говорить! Не совершай грехов, не надо будет каяться, ну неужели это так сложно?! Я верила тебе, считала тебя честным человеком, честным христианином, а ты… Да как ты в церковь смеешь заходить после такого, ты совсем бесстыжим стал? Ведь Бог всё видит, ты же знаешь, ты же не отмоешься теперь… — она больше не кричит, последние слова она произносит тихо и жалобно и выглядит при этом откровенно испуганной. Когда реальность ситуации окончательно доходит до сознания Ханны, её совсем покидают силы. Она тихо сползает на пол и говорит глухо, не глядя на него: — Убирайся. Вон из этого дома, ты не муж мне больше, ты… ты просто мерзость.

Дональд плотно сжимает губы. Таких слов от неё он не ожидал… хотя, наверное, следовало. Спорить с ней о «мерзости» сейчас совершенно бессмысленно, это понятно. Да, в общем-то, и нет на это сил. Он сжимает и разжимает пальцы рук и старается просто дышать. Он не хочет сейчас расклеиваться, это кажется равносильным потере достоинства. Ханна рыдает, не в силах остановиться, и это он причинил ей сейчас эту боль… но когда его, покидающим дом, увидят дети — ему понадобятся ещё силы, чтобы насколько возможно утешить их, может быть объяснить, что весь мир не рушится с этим событием, хотя выглядит всё, будто это так. Он подумывает о том, чтобы попросить Ханну помочь успокоить детей, но решает даже не пытаться. Она слишком перепугана сама. Он постарается справиться. Он должен.

— Пап, что случилось? Мы услышали, мама плачет… Вы что, опять?.. — робко спрашивает Лизз, выглядывая в коридор, где Дональд складывает из гардеробной в чемодан свою одежду. Всю свою одежду. Лиззи смотрит непонимающе.

— Пап, ты чего… Ты куда?..

Дональд думал о том, как отвечать на этот вопрос, думал всё это время.

— Лизз, я провинился перед нашей мамой… перед всеми вами. Действительно очень сильно, — как можно спокойнее и чётче старается произнести он. Голос всё-таки предательски срывается. — Теперь я не могу оставаться здесь. Я должен уйти.

— Провинился?

— Да, я… очень сильно обидел ее. И долгое время обманывал.

— Нет, папа! Ты?.. Ты не мог…

— Лиззи, я… мне очень жаль, что вот так всё получилось. Но сделанного не исправить. Я сказал маме правду, скажу и тебе: я всё-таки не сдержал своего обещания. Помнишь, мы говорили… про измену?

— Но ты говорил, что не станешь! Что ты никогда!..

— Что случилось тут, папа? — восклицает подбежавший Генри. — Почему Лиззи плачет? Пап, я боюсь.

— Генри! Папа — плохой! Стал плохим. Он обидел маму! — Лиззи всхлипывает.

Дон закрывает лицо руками, кусая губы до крови. Но рассиживаться не время. Вещи почти все сложены, осталось место для нескольких книг… Генри непонимающе моргает:

— Как это, папа плохой? Как же так?

— Он, он уходит от нас!

— Это правда? Зачем ты уходишь? Куда? Нет, нельзя тебе уходить! Может быть, ты попросишь прощения? Может, мама тебя простит?..

Дональд присаживается на корточки, чтобы не говорить с ними свысока.

— Мне нужно уйти всё равно, ребята. Я больше не должен жить здесь. И я… не могу просить прощения, не только у мамы, но и у вас. Я так виноват, что на прощение надеяться не смею. Просто поверьте, что мне очень жаль, что всё вышло вот так.

Он поднимается на ноги, чтобы идти, но Генри, отчаянно всхлипывая, обхватывает его поперёк туловища, пытаясь удержать, Лизз подбегает с другой стороны, причитая «Нельзя же так, папа, ну постарайся остаться, ну ты же обещал…» Дон почему-то не плачет, слёз нет. В груди будто лежит тяжелый камень, мешает дышать, давит на сердце. Он вздыхает и крепко прижимает к себе обоих детей — перед тем как отпустить. Если не навсегда, то, возможно, надолго. «Я люблю вас, дорогие мои, очень сильно люблю. Только жить здесь с вами я действительно уже не могу». В этот момент Ханна распахивает дверь и всплескивает руками — в гневе, почти что в ужасе.

— А ну убери руки от детей и замолчи сейчас же. Не смей им зубы заговаривать и трогать их не смей, извращенец проклятый. С вещами на выход, живо.

— Извращенец? Что это значит? — не понимает Элизабет. Она, конечно, слышала это слово, но применить его к отцу никак не может.

— Ах, этого он вам не сказал? Неужто стыд проснулся?

— Ты перегибаешь палку, Ханна, и пугаешь детей. Я не опасен для них, и ты прекрасно это знаешь.

— Ты — грех и мерзость, Дональд, ты для всех нас опасен! Уходи немедленно. Я жду.

— Я ухожу.

***

Дон едва не уходит пешком, оставив обе машины. Но практичность берет верх. С машиной будет удобнее, и две сразу Ханне вряд ли нужны. Он берёт себе маленькую. Перекладывает вещи жены в другую. Не может вспомнить, есть ли в той машине его вещи. Да и Бог с ними. Пора убираться отсюда.