Непокаянный (СИ)

Дональд с ужасом думает о возвращении домой. Корит себя за малодушие, но понимает, что сказал Дэвиду правду: он не сможет признаться Ханне сейчас. Даже осознав, насколько сильно он любит Дэвида. Он понимает, что возвращается к детям, а вовсе не к супруге. Лизз и Генри значат для него гораздо больше, чем беззаботная жизнь, но он не может не признать, что сейчас всё было бы намного проще и однозначнее… если бы их не было. Если бы не они, он бы просто домой уже не вернулся. Он бы не боялся скандала, не боялся развода. А теперь боится. Он не хочет, чтобы дети видели Ханну снова озлобленной на него. Чтобы они стали «канатом», который Ханна будет тащить на свою сторону. Он не хочет терять с ними связь. Он никогда не мог представить жизни без них… а теперь придётся. Потому что уловками и хитростями переманивать их в свой лагерь он просто не станет. Дети, живущие с матерью и не желающие общаться с изменившим ей отцом — печальный исход, но, пожалуй, не самый худший для детей. Может быть, со временем они переосмыслят ситуацию и согласятся выслушать его версию событий… только что он им скажет в своё оправдание? Что не мог поступить иначе? Что слишком сильно любил? Что не чувствовал дома поддержки и той любви, которую чувствовал с Познером? С точки зрения преданных, обманутых детей это вряд ли убедительные доводы. Но назад пути нет. Он уже предал их, в этот раз сознательно, и этого не изменить. Остаётся только увидеть, как долго совесть позволит ему их обманывать. Делать вид, что всё в порядке. Что они — его единственная семья… хотя уже сейчас совершенно понятно, что не менее важной семьёй для него становится Дэвид.

***

Дома всё практически так, как Дон и представлял. Дети очень радуются и на радостях признаются, что без него успели поссориться из-за игрушек, подаренных заглянувшим на минутку дядей Стюартом, но уже помирились. Ханна тоже, в общем-то, рада его возвращению и встречает довольно тепло, но на шею не бросается, к счастью. Это было бы уж очень неловко.

Он распаковывает вещи и, сославшись на усталость, уходит в спальню. Опускается на колени у изголовья кровати. За эти четыре дня и три ночи произошло слишком много… всего. Он никогда не считал себя абсолютно непогрешимым праведником, но теперь он уже совершенно точно — грешник. И согрешил он сознательно. И собирается грешить и впредь. И, как ни странно, он делает это потому, что считает это… не то чтобы правильным, нет. Просто это сейчас — максимально близкий к правильному путь, на который у него хватает сил. При этом правильным путём он больше не считает верность супруге. Ситуация изменилась настолько, что сейчас самым правильным было бы признаться во всём жене и детям, подать на развод и съехаться с Познером где-нибудь, где угодно. И удерживает его от этого только предполагаемая реакция Ханны.

В идеальном мире идеальная жена немного поплакала бы об ушедшей любви, но согласилась бы с тем, что мучиться в таких отношениях для них обоих не имеет смысла. Отпустила бы и благословила бы его на новую любовь, и он от всей души пожелал бы ей тоже стать счастливой — с кем-то или без кого-то. Однако Дональд понимает, что надеяться на такую реакцию опасно и глупо. Он очень уважает ум Ханны в том, что касается профессионализма, рационального подхода к делам… но эмпатией и склонностью к саморефлексии она никогда не отличалась. Он и так не ожидал бы сразу доброты и понимания в ответ на своё признание: каким бы человек святым и умным ни был, услышать такое — грустно и обидно. Но Ханна, он прекрасно знает, вообще не склонна смотреть на отношения со стороны, наблюдать за своими чувствами и искать их причины — мнимые и истинные. Она не станет разбираться, от чего именно ей так обидно — от того, что она любит Дона, или от того, что он ускользает из её рук. И тем более не станет разбираться, что чувствует Дон сейчас и почему. Она поймёт только то, что он бросает её, хотя должен был быть верным ей несмотря ни на что. Не говоря уже о том, что она явно принимает близко к сердцу мнение тех ветвей их многообразной церкви, которые всё ещё проклинают людей с «неправильной сексуальностью» и предписывают им «бороться с низменными страстями» и «не поддаваться дьяволу в себе».

Испытав на себе и страсть к Ханне, и страсть к Дэвиду, Дональд совершенно искренне не видит между ними особой разницы. Считать одну из них низменнее другой он никак бы не смог. Потому что он помнит, как ощущаются действительно низменные страсти: внезапный порыв причинить кому-то боль, сделать что-то назло, уничтожить что-то прекрасное в отместку кому-то… Он, конечно, переживает такие порывы, как всякий живой человек, и до сих пор с переменным успехом учится не поддаваться им, опираясь на свою веру. Так что он абсолютно убеждён, что страсть к любимому человеку, независимо от его пола, не имеет с этими порывами ничего общего.