Непотопляемая Грета Джеймс

Она знает: ему всегда нравилось это занятие. Он вырос в пригороде Колумбуса, в доме, который был слишком мал для семьи из восьми человек. Им едва хватало денег на еду, так что о походах не могло быть и речи. Но как-то летом его лучший друг пригласил его в заповедник могикан, куда отправилась его семья, и одну потрясающую неделю Конрад учился ставить палатку, завязывать узлы и добывать огонь трением. Ему казалось, он находится в миллионе миль от собственной жизни, к чему он, собственно, и стремился, и следующим летом его снова пригласили в такую поездку, потом опять и опять, и в конце концов это стало традицией, самыми яркими событиями в его жизни в том возрасте.

Как только Эшер и Грета подросли, он начал водить их воскресными утрами по болотистым лощинам неподалеку от дома. Он много лет руководил бойскаутским отрядом, членом которого был Эшер, и дарил всем ребятам швейцарские армейские ножики, когда им исполнялось десять лет. Его всегда озадачивало и расстраивало, что Грета могла провести прекрасный день в пыльном гараже, возясь с электрогитарой и педалями, в то время как рядом были тропы, которые можно исследовать, и пруды, в которых можно ловить рыбу.

– Ты домашняя кошка, – сказал ей как-то раз Эшер, словно это все объясняло. – А я золотистый ретривер.

– А кто тогда наш папа?

Он рассмеялся:

– Может, горный лев?

У них над головами, пронзительно крича, летает ястреб, и Грета видит, что папа снова спотыкается. Ей непривычно так волноваться за него. С виду он такой, как прежде: широкие плечи и морщинистое лицо, аккуратная стрижка и твердый взгляд. Но все же после маминой смерти он сильно сдал. Даже горные львы стареют.

Еще один проводник, бритый и невероятно молодой, идет рядом с ней.

– Берегитесь вот этого, – говорит он, показывая на высокое зеленое растение с шипами, – оно называется клюшка дьявола.

– А чем оно опасно? – спрашивает заинтригованная Грета.

– Знаете, что будет, если такой шип вопьется вам в ногу? – Он качает головой и присвистывает. – Тут никакой пинцет не поможет.

– То есть ты навсегда становишься наполовину ежиком?

– Нужно подождать несколько дней, пока ранка не начнет гноиться, и тогда можно будет вынуть его, – улыбается он. – Если это звучит противно, то только потому, что так оно и есть. Верьте мне, я знаю, что говорю.

– Думаю, такую ошибку можно совершить всего один раз, – заключает она, но он не отвечает, а искоса смотрит на нее, наклонив голову.

– Вы бывали здесь раньше?

– В лесах посреди Аляски? – спрашивает она. – Нет.

– Я говорю об этом туре. Может, вы ездили в него прошлым летом?

Она качает головой, но уже понимает, к чему все идет. И судя по тому, что Конрад оборачивается, чтобы взглянуть на нее, он тоже.

– Хм, – говорит проводник, – Ну, я Медведь – прозвище у меня такое. Вообще-то я Престон, но это как-то не звучит, если ты все лето проводишь в лесной чаще.

Грета кивает; они тем временем начинаются спускаться по крутому склону.

– Рада познакомиться с тобой, Медведь.

Он с секунду медлит, по-прежнему глядя на нее с любопытством и явно надеясь, что она тоже представится и это подстегнет его память. Но она не доставляет ему такого удовольствия. Ее отец, вероятно, считает, что причина этого – скучный оранжевый спасательный жилет, резиновые сапоги и весло, которое она использует как посох, полускользя по холму. Но дело не в том, что в настоящий момент она не выглядит как Грета Джеймс, скорее, она не чувствует себя ею. Сейчас – ни в малейшей степени.

Наконец они видят коричнево-зеленую реку и выходят на галечный берег. Деревья перед ними расступаются, и теперь виден ледник по другую сторону спокойной воды, плоский и белый среди серых гор. На воде их уже ждут три оранжевых каноэ. Пока Тэнк рассказывает про следующий этап путешествия, Медведь снова подкатывается к Грете.

– А вы не из Техаса? – спрашивает он.

– Нет, – отвечает она, а Конрад, сложив руки на груди, смотрит прямо перед собой. И она кожей чувствует излучаемое им раздражение.

Однажды, когда ее родители приезжали в Нью-Йорк, они пошли ужинать в один старомодный стейк-хаус в Бруклине, и у официантки при виде Греты глаза стали просто огромными. Ее известность тогда только начиналась; первый альбом еще не вышел, и ее узнавали только самые отъявленные ее фанаты, слышавшие мини-альбом или то, как она играет с другими группами.

– Черт побери, – воскликнула девушка, чуть не уронив стакан с водой. Ей было двадцать с небольшим, у нее был пирсинг в носу и дюжина татуировок. И она явно была не из тех, кого легко привести в смятение. – Да ты Грета Джеймс.

Хелен издала удивленный смешок и посмотрела на Грету, а Конрад уткнулся в меню.

– Я слышала, как ты играла инди в «Трикотажной фабрике» прошлым летом, – ликовала девушка. – Ты так круто обращаешься с гитарой.

Грета улыбнулась:

– Спасибо. А ты играешь?

– Немного. В основном пою.

– Это замечательно.

Это был Нью-Йорк, где люди либо слишком круты, чтобы говорить комплименты, либо делают вид, что являются таковыми. И Грета сияла в течение всего ужина, втайне ликуя от того, что ее узнали.