«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

А теперь все, что было написано о второй части «Мексиканского дивертисмента», следует подвесить в воздухе, обернувшись назад, к первой части под названием «Гуэрнавака». В этом городе жил Октавио Пас, с которым Бродский познакомился в Кембридже. Октавио и пригласил Бродского «на дискуссию о культурном прошлом» и приветил в своем доме, как записал со слов Бродского Петр Вайль. Полагаю, первые две части «дивертисмента» были данью этого «культурного прошлого».

Итак, сидя в саду (Октавио Пас?), «поэт, прибывший издаля», комментирует эпизод из прошлого, т. е. ведет рассказ о судьбе «М» – конечно же, судьбе эрцгерцога Максимилиана. Тут удобно вспомнить герб муниципалитета Гуэрнаваки: три ветки с листьями и четырьмя красными корнями, отходящими от ствола дерева с вырезом в форме рта, из которого выходит свиток, вероятно символизирующий язык. И язык «Гуэрнаваки» требует особого рассмотрения. «Единственно, что, по-моему, стоит сказать об этих стихах, – это то, что темой была Мексика, не конкретно Мексика, а, как я полагаю, состояние духа, помещенного на менее благоприятный для него фон. <…> Если можно так выразиться, это дань культуре, о которой идет речь <…> Боюсь, некоторые люди в Мексике рассердились, потому что стихи немножко в духе Ивлина Во»,[307] – говорил Бродский в интервью с Евой Берч и Дэвидом Чином.

Но что мог Бродский иметь в виду под «состоянием духа, помещенного на менее благоприятный фон»? И справедливо ли его сравнение с «состоянием духа» Ивлина Во (Arthur Evelyn St. John Waugh, 1904–1966). Судя по некрологу, напечатанному в «Нью-Йорк Таймс», Ивлин Во «вырвал с корнем все традиции и иссушил все ценности времени, в котором жил автор»? Ведь Ивлин Во имел дело с себе равными, обществом английских аристократов. Бродский же «вырывает с корнем» мексиканские традиции. История его не занимает. Вообще-то стихотворение имеет свой подтекст, который заслуживает внимания.

Учитывая фильмографический интерес Бродского, возможно, ему довелось увидеть ленту Луиса Бунюэля «Большое казино» (“Le Grand Casino”, 1947), снятую по мотивам драмы Анхельма Грегорио Вильольдо Арройо (1903). Свое название (“El Choclo”, или “кукурузный початок”) фильм получил в честь владельца популярного в Буэнос-Айресе клуба “El Americano”, которому друзья дали прозвище Эль Чокло. В фильме Бунюэля песню «Эль Чокло» (“El Choclo”) исполняла Либертад Ламарк (Libertad Lamarque), а попав в Америку в 1952 году, «Эль Чокло» получило новое название, “Kiss Of Fire”, и было впервые исполнено Джорджией Гиббс (Georgia Gibbs), принеся ей второе место в национальном хит-параде. Став американским хитом, танго уже звучало в исполнении Луи Армстронга, Нат Кинг Коула и многих других.

Однако в русской поэзии “El Choclo” считалось декадентским танцем, окрашенным «томно-порочной соборностью», как назвал его Роман Тименчик, приведя среди прочего стихотворение, написанное Алексеем Лозина-Лозинским незадолго до самоубийства:

Душою с юности жестоко обездолен,
Здесь каждый годы жжет, как тонкую свечу…
А я… Я сам угрюм, спокоен, недоволен,
И денег, Индии и пули в лоб хочу.[308]

Декадентская нота прослеживается также в первых двух частях «Мексиканского дивертисмента», перекликаясь с давней мечтой, навеянной просмотром фильма Висконти «Смерть в Венеции». И если мечта не выветрилась из памяти Бродского в 1989 году, когда он сочинял «Набережную неисцелимых», то, полагаю, она присутствовала хотя бы на задворках памяти в 1975-м. Попробуем разобраться с цифрами, которые имели в сознании Бродского мистический смысл. Бродский писал «Мексиканский дивертисмент» в 1975 году в возрасте 35 лет, т. е. в том самом возрасте, в котором оборвалась жизнь императора Максимилиана. К тому времени Бродский жил в Америке три года. Но и император Фердинанд-Иосиф Максимилиан (1864–1867) завершил свой трехлетний срок правления в 1867 году. Как и император Максимилиан, который сочувствовал мексиканским повстанцам, Бродский, находясь в своей империи, «пытался лечить душу Америки», как его студент сообщил Лосеву.

Но не скрывается ли за этой мистической нумерологией декадентское «состояние духа», на которое намекает Бродский в интервью с Евой Берч и Дэвидом Чином? Он мечтает о Венеции, чтобы там пустить себе пулю в висок. Он мечтает об Америке, чтобы там объявить о своем дискомфорте. Ему известен глагол «мечтать», но действовать по глаголу он не научился. Что же ему остается? «Лечить душу Америки», т. е., попросту говоря, томиться от скуки. В шестом и предпоследнем стихотворении «Мексиканского дивертисмента» наконец-то всплывает то, что было скрыто. «Состояние духа, помещенного на менее благоприятный фон» есть просто напросто «скука». И истоки этой скуки Бродский видит не в себе, а в несовершенстве мира.