«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

В ночном саду под гроздью зреющего манго
Максимилиан танцует то, что станет танго.
Тень возвращается подобьем бумеранга,
температура, как под мышкой, тридцать шесть.
Мелькает белая жилетная подкладка.
Мулатка тает от любви, как шоколадка,
В мужском объятии посапывая сладко.
Где надо – гладко, где надо – шерсть.
В ночной тиши под сенью девственного леса
Хуарес, действуя как двигатель прогресса,
забывшим начисто, как выглядят два песо,
пеонам новые винтовки выдает.
Затворы клацают; в расчерченной на клетки
Хуарес ведомости делает отметки.
И попугай весьма тропической расцветки
сидит на ветке и так поет:
«Презренье к ближнему у нюхающих розы
пускай не лучше, но честней гражданской позы.
И то и это порождает кровь и слезы.
Тем паче в тропиках у нас, где смерть, увы
распространяется, как мухами – зараза,
иль как в кафе удачно брошенная фраза,
и где у черепа в кустах всегда три глаза,
и в каждом – пышный пучок травы».[306]

В моем сознании с «Аргентинским танго» связано реальное воспоминание. В августе 1988 года умер наш общий друг Гена Шмаков, собрав нас всех в Нью-Йорке, в «Самоваре» у Романа. Гену поминали безудержным весельем. «Я всегда восхищался традицией еврейского юмора, – писал Оден в частном письме. – Больше, чем какой-либо иной народ, они находили в серьезных вещах – таких, как страдание, противоречия нашего бытия, отношения между человеком и Богом, – повод для юмористического высказывания. Например: Если бы богатые нанимали бедных умирать за них, бедным таки неплохо бы жилось… Смех – доблесть проигравших».

В какой-то момент Иосиф подошел к роялю, что-то нашептал таперу, и полилась музыка «Аргентинского танго». Бродский тут же спел несколько строф известного одесского шлягера «На Дерибасовской открылася пивная». Мне тогда не пришло в голову, что его выбор был связан со стихотворением «1867», т. е. с попыткой коснуться исторического сюжета без рассказа о нем.

Соответственно, Бродский выносит за скобки все, что говорит о реальной ситуации. Ни слова о том, что его заглавным персонажем оказался австрийский эрцгерцог Максимилиан, который был приглашен в качестве императора Мексики при поддержке Наполеона III, а в результате либеральной политики лишился этой поддержки и остался без армии; что его жена, бельгийская принцесса Шарлотта, отправилась к европейским правителям с просьбой о помощи, но, не заручившись ничьей поддержкой, тронулась в рассудке и уже не знала о судьбе расстрелянного мужа вплоть до самой своей смерти в 1927 году. О судьбе Максимилиана мы узнаем лишь из указания на одну загадочную деталь: «и где у черепа в кустах всегда три глаза, / и в каждом – пышный пучок травы». Но и эта деталь представляет собой очередную загадку. Уверены ли мы, что речь идет о черепе Максимилиана? Ведь не прочитай мы о просьбе Максимилиана, которая выполнена не была, не стрелять ему в голову и о том, что его простреленный череп был выставлен на обозрение (возможно, брошен в траву), непонятно, что означает этот образ.

В равной степени неясными являются строки: «Хуарес, действуя как двигатель прогресса, / забывшим начисто, как выглядят два песо, / пеонам новые винтовки выдает». Почему из всех подробностей казни Максимилиана Бродский выделяет раздачу «новых винтовок»? Конечно, потому что оружие поступало к Хуаресу из Соединенных Штатов. Но почему эта деталь оказалась релевантной для Бродского? Напомню, что стихотворение было написано в 1975 году, т. е. через несколько месяцев после того, как Ричард Никсон отказался от президентского поста (август 1974 года) из-за скандала, получившего название Уотергейта. Выходит, концепт «орудийной метафоры» был понят Бродским буквально. Казнь австрийского эрцгерцога обрела стихотворную форму в терминах неблаговидной роли Америки.