«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

«Потенциально имущие, вам наскучит ваша работа, ваши друзья, ваши супруги, ваши возлюбленные, вид из вашего окна, мебель или обои в вашей комнате, ваши мысли, вы сами. Соответственно, вы попытаетесь найти пути спасения, вы сможете приняться менять места работы, жительства, знакомых, страну, климат; вы можете предаться промискуитету, алкоголю, путешествиям, урокам кулинарии, наркотикам, психоанализу. Впрочем, вы можете заняться всем этим одновременно; и на время это может помочь. До того дня, разумеется, когда вы проснетесь в своей спальне среди новой семьи и других обоев, в другом государстве и климате, с кучей счетов от вашего турагента и психоаналитика, но с тем же несвежим чувством по отношению к свету дня, льющемуся через окно <…>. Невроз и депрессия войдут в ваш лексикон».[316]

«Тогда, чтобы избавиться от этого наваждения, у меня возникает желание схватить палку и колотить направо и налево, поломать ноги, разбить бока, свихнуть руки, отбить головы, все раскрошить и обратить, наконец, в бегство назойливых фантошей, которые ведут вокруг меня хоровод и, как бесноватые, кувыркаются и прыгают на тысячу ладов, а среди них исступленно ковыляет на своих старых ногах моя тетушка Шальтрэ. Но вдруг в эту неистовую сарабанду врывается пронзительный крик. Посередине копошащихся и толкающихся марионеток, подобно гигантской игрушке, появляется большой красный автомобиль. Он яростно устремляется на марионеток. Обезумевшие от ужаса, они спасаются куда попало, но автомобиль бросается в погоню за ними, опрокидывает их, дробит под колесами, ослепляет лучами своих фонарей. Он преследует их даже в домах, куда они убегают, выламывает двери, рушит стены, обваливает крыши»,[317] – фантазирует за Бродского де Ренье. «Вообще, человек, всаживающий героин себе в вену, делает это главным образом по той же причине, по которой вы покупаете видео: чтобы увернуться от избыточности времени», – вторит ему на свой лад Бродский. И «декадентская мечта», посетившая его в юности по следам фильма Висконти, повисает над юными выпускниками Дартмута.

«Если мудрец вмешается в разговор, – и эта мысль принадлежит уже Эразму Роттердамскому, к авторитету которого взывает Бродский в своем заголовке, – всех напугает не хуже волка. Если речь зайдет об одной из тех вещей, без которых невозможна наша жизнь, тупым чурбаном покажется тебе мудрец этот, а не человеком. Ни себе самому, ни отечеству, ни своим близким не может быть он ни в чем полезен, ибо не искушен в самых обыкновенных делах и слишком далек от общепринятых мнений и всеми соблюдаемых обычаев. Из такого разлада с действительной жизнью и нравами неизбежно рождается ненависть ко всему окружающему, ибо в человеческом обществе все полно глупости, все делается дураками и среди дураков».

Но какой выход мог предложить своим слушателям Бродский, разделив с персонажем эрзаца Роттердамского разлад с действительной жизнью? И нет ли в выходе, предложенном Бродским, аналога выхода, предложенного мудрецами в эссе Роттердамского? «Когда вас одолевает скука, предайтесь ей. Пусть она вас задавит; погрузитесь, достаньте до дна. Вообще, с неприятностями правило таково: чем скорее вы коснетесь дна, тем быстрее выплывете на поверхность. Идея здесь, пользуясь словами другого великого англоязычного поэта, заключается в том, чтобы взглянуть в лицо худшему».

«Сенека выхолащивает эмоции из своего мудреца, то есть приписывает ему нечто, что нельзя даже назвать человеческим; он фабрикует новый вид божества, который никогда не существовал и не будет существовать. Честно говоря, он воздвигает мраморную статую человека, не способного чувствовать и непроницаемого для человеческих эмоций, – пишет Роттердамский, убежденный, что местом для такого персонажа может быть либо платоновская “Республика”, либо Сад (озеро?) Тантала. – Кто не убежит в ужасе от такого автора, как от монстра или привидения – человека, совершенно глухого к человеческому сентименту, которого не трогают эмоции, который испытывал не больше любви и сострадания, нежели кремень или осколок горной скалы…»[318]

Глава 20 Задушенный свитком имен