«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

Он ехал на автомобиле из Праги мимо танков и лагерей советской пехоты. Его машина была остановлена и обыскана, после чего офицер, отдавший приказ, справился о самочувствии писателя: «Его вопрос не был ни злобным, ни ироничным, – вспоминает Кундера. – <…> Вы должны понять, мы вас, чехов, любим. Мы вас любим». Кундера негодует. Его возмущает имперский менталитет офицера. Одной рукой он наносит стране и лично собеседнику разрушение, а другой он открывает для него объятия любви. «Поймите меня, – говорит Кундера, – он не испытывал желания осудить вторжение, ничего похожего. Они все более или менее говорили одно и то же, их отношение к происходящему базировалось не на садистском удовольствии насильника, но на совершенно другом архетипе: неоплатной любви. Отчего эти чехи (которых мы так любим!) отказываются жить с нами по нашим законам? Как жаль, что нам приходится пользоваться танками».

Кундера видит истоки этого менталитета в «агрессивной сентиментальности» Достоевского. Не желая иметь дело с этим автором, он принципиально отказался инсценировать «Идиота» даже тогда, когда такая работа могла принести ему какой-то доход в голодные для него годы. Кундера – человек с повышенной ответственностью. Он хочет докопаться до истоков своего отторжения. «Откуда эта неожиданная неприязнь к Достоевскому? – спрашивает он себя. – Что это, антирусский рефлекс чеха, травмированного оккупацией родины? Сомнения в эстетической ценности его произведений? Нет, ибо неприязнь овладела мной внезапно и не претендовала на объективность. Раздражал меня в Достоевском непосредственно климат его произведений: мир, где все обращается в чувства; иными словами, где чувства возводятся в ранг ценностей и истин».

Как человек, написавший 500-страничную монографию о Достоевском, я понимаю внезапную неприязнь Кундеры, возникшую на почве погружения в «климат» произведений Достоевского. Но я не хочу сводить конфликт Бродского с Кундерой к разногласиям по поводу чтения русского классика. Это сделал как раз Бродский, не желая увидеть самого главного, а именно, того, что Кундеру отделяет от русского офицера, обыскавшего его машину, и от самого Бродского, который вызвался высокомерно ответить ему полтора месяца спустя, та позиция «разделяй и властвуй», справедливо отмеченная Милошем.

Уже в самом названии эссе «Почему Милан Кундера несправедлив к Достоевскому?» (1980)[327] Бродский рассчитывает на симпатии русских читателей. Кундера судит Достоевского, писал он, не с эстетической точки зрения, а с позиции истории, и на историю же он возлагает «ответственность за свои эстетические взгляды». Но где, в каких заявлениях Кундеры отыскал Бродский обращение к эстетике и того пуще – к истории? Не найдете вы и собственнического интереса сродни интересу заказчика, который ему произвольно приписывает Бродский.

«Самое худшее, что может произойти с художником, – продолжает Бродский, – он начнет воспринимать себя собственником своего искусства, а само искусство – своим собственным инструментом. Производное рыночной психологии, это мироощущение в психологическом плане едва ли отличается от взгляда заказчика на художника как на оплачиваемого служащего. Обе эти точки зрения ведут к демонстрации – первая: художником – присущей ему манеры; вторая: заказчиком – его воли и целей. Отстаивание этого всегда происходит за чужой счет. Художник стремится опорочить манеру другого художника; заказчик отнимает заказ, отвергает тот или иной стиль как нереалистический или дегенеративный и может посадить (или изгнать) художника. В обоих случаях потерпевшим является искусство и, следовательно, человек как вид, ибо ему приходится иметь дело с заниженным представлением о самом себе».[328]

Но в чем конкретно обвиняет Бродский Кундеру?

В конкуренции с Достоевским? Только конкуренция заставляет писателей «порочить» репутацию собратьев по перу, писал Бродский с сознанием своей правоты. Но разве не дух конкуренции подтолкнул его к тому, чтобы порочить репутацию Евтушенко, Аксенова, Кундеры, Хенкина? Список может быть продолжен. Но Кундера далек от конкуренции. Он держит Достоевского ответственным за то двоемыслие, при котором высокие эмоции уживаются с террором. Ведь речь идет о его реакции, конечно же, болезненной реакции, на вторжение советских войск в Чехословакию. Кундера всего лишь высказал настроения чехов, отказывающихся жить по законам, диктуемым советскими оккупантами.

Но как Бродский защищает Достоевского?

Свое эссе «Почему Милан Кундера несправедлив к Достоевскому?» Бродский начинает с отсылки к дневнику Елены Андреевны Штакеншнайдер (1836–1897), которую он вольно именует Елизаветой. Госпожа Штакеншнайдер называет Достоевского мещанином, пишет Бродский, на том основании, что сумму в шесть тысяч рублей он расценивал как «большой капитал».[329] Не иначе как ошеломленный этим открытием, Бродский пускает в ход свое беглое знание арифметики.