«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

Милош видит в пророчестве Виткевича те реалии, которые захватили европейский континент периода Второй мировой войны. Однако он далек от того, чтобы толковать ситуацию лишь в категориях принуждения и насилия. Он убежден, что для понимания позиции писателя нужно разобраться в его мотивах с учетом того, что мурти-бингизм открывает возможности для деятельной, динамичной жизни. И при всем уважении к тем, «кто борется со злом независимо от того, правилен или ошибочен выбор ими целей и методов», он не готов огульно судить интеллектуалов, которые делают выбор в пользу приспособления.

«Человек (примем этот постулат) может быть только одним из инструментов в оркестре, которым дирижирует богиня Истории. Лишь тогда голос этого инструмента что-нибудь значит. В противном случае даже самые проницательные его суждения останутся забавой рефлексирующего ума. Вопрос не только в отваге выступить против других. Вопрос гораздо более язвительный, вопрос, который ставится самому себе: можно ли верно мыслить и писать, если ты не плывешь в том единственном направлении, которое реально, то есть жизненно, потому что оно согласуется с движением действительности или с законами Истории. Стихи Рильке могут быть очень хороши, а если они хороши, это значит, что в эпоху, когда они родились, их возникновение было чем-то обосновано. Стихи столь же созерцательные не могут возникнуть в странах народной демократии – не потому, что их трудно было бы напечатать, но потому, что у их автора не будет импульса к написанию: исчезли объективные условия, чтобы могли возникать подобные стихи».[332]

То, что Милош называл «забавой рефлектирующего ума», перекочевало в доклад Бродского «Состояние, которое мы называем изгнанием», прочитанный на конференции в Лиссабоне. Позже он был напечатан в Farrar, Strauss & Giroux и даже попал в нобелевскую речь.

Говоря о «состоянии, которое мы называем изгнанием», в голову приходят судьбы Данте, Овидия, Цветаевой, Мандельштама. И хотя к их судьбам Бродский неоднократно примеривал собственное состояние «изгнанника», свой доклад он адресовал писателям Восточного блока, чью судьбу приравнял к судьбе «турецких Gastarbeiter, вьетнамских беженцев, нелегальных иммигрантов из Мексики и т. д».

«Истина заключается в том, – уточняет свою мысль Бродский, – что из тирании человека можно изгнать только в демократию. Ибо старое доброе изгнание – нынче совсем не то, что раньше. Оно состоит не в том, чтобы отправиться из цивилизованного Рима в дикую Сарматию или выслать человека, скажем, из Болгарии в Китай. Нет, теперь это, как правило, переход от политического и экономического болота в индустриально передовое общество с новейшим словом о свободе личности на устах».

За то, что «передовое общество с новейшим словом о свободе личности на устах» приютило такого писателя, ему бы следовало благодарить судьбу. А вместо благодарности… Тут Бродский чинит строгий суд над неблагодарным писателем (читай: турецким Gastarbeiter, вьетнамским беженцем, нелегальным иммигрантом из Мексики).

«Притворяясь страусом относительно метафизики его ситуации, он концентрируется на немедленном и осязаемом. Это означает, что он смешивает с грязью коллег, находящихся в аналогичной ситуации, желчно полемизирует с конкурирующими публикациями, дает бесчисленные интервью BBC, Deutsche Welle, ORTF (французскому радио и телевидению), “Голосу Америки”, пишет открытые письма, заявления для прессы, ездит на конференции, т. е. делает все, что возможно. Энергия, ранее расходуемая на очереди за едой или заплесневелые прихожие мелких чиновников, теперь высвобождена, приняв угрожающие размеры. Не удерживаемый никем, включая родственников (ибо он сам теперь стал женой Цезаря и вне подозрений – может ли его, возможно, грамотная, но стареющая жена наставлять и противоречить мученику-мужу), его Иго быстро растет в диаметре и в конце концов заполняется СО2, поднимая его вверх от реальности – особенно если он проживает в Париже, где братья Монгольфье установили прецедент».[333]

Незатейливый читатель может подумать, что Бродский описывает один к одному свои шаги в эмиграции. Но на то он и незатейливый читатель, что оставил без внимания все, что касается «Ига», которое «быстро растет в диаметре», о братьях Монгольфье и о прекрасном городе Париже. Откуда бы этому читателю знать, что самое «чешское быдло» Милан Кундера поселился в Париже, а что эксперимент братьев Монгольфье, французских изобретателей баллонов горячего воздуха, был сделан для того, чтобы вознести Кундеру вместе с его романом «Невыразимая легкость бытия» (1984)?