«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

По мере того как число межконтинентальных перелетов возрастает, возрастают и амбиции. А между тем проза, сочиненная после 1987 года и вошедшая в сборник «О горе и разуме» (1995): «Похвала скуке» (1989), эссе о Роберте Фросте, Томасе Харди, Райнере Марии Рильке и т. д., – была востребована преимущественно университетской аудиторией.

Но как охватить более широкий круг читателей?

Вину за отсутствие широкой читательской аудитории он готов возложить на неудачное время и, в частности, на вектор демографических процессов. «На сегодняшний день на читателя приходится слишком много авторов. Если взрослый человек помышлял о книгах или авторах, которых ему предстояло прочесть, еще несколько десятилетий назад он ограничивался лишь тридцатью или сорока именами, то сегодня эти имена исчисляются тысячами. Сегодня мы входим в книжную лавку так же, как и в магазин пластинок. Чтобы прослушать все эти группы и каждого музыканта в отдельности, не хватит жизни <…>. На любой улице любого города в мире, днем или ночью, людей, которые о тебе не слышали, больше, чем тех, кто о тебе слышал».[361]

Как же озвучить собственное присутствие? Помог случай, сообщает читателю Бродский. На передовой полосе британской газеты он замечает почтовую марку, выпущенную в Советском Союзе. На марке – британский подданный и советский шпион Гарольд Адриан Рассел Филби (известный также, как Ким Филби). Правдивый детектив, снабженный эффектным заголовком, возможно, думает Бродский, гарантирует широкого читателя. Конечно, в детективном жанре Бродский себя еще не пробовал. Но и стихи когда-то были написаны в первый раз.

И вот перед нами эссе, ярко названное: «Коллекционный экземпляр» (“Collector’s Item”, 1991).[362] Правда, несмотря на свою кажущуюся коммерческую нацеленность (на широкого читателя), оно не легко прочитывается. Эссе многослойно, и помимо горизонтали, по которой развивается линия сюжета для всех, есть еще и вертикаль, ведущая в колодец для избранных. Но сложность заключается еще и в том, что даже накатанные элементы горизонтальной линии сюжета иногда проваливаются в вертикаль. Скажем, эссе начинается, довольно неожиданно, с отчета о сомнительной репутации. Чьей репутации? Представьте, британской газеты.

«Вы можете отличить зеркало от таблоида?

Вот вам один из таких случаев скромного штрейкбрехерского происхождения. На самом деле, это – литературная газета под названием “Лондонское книжное обозрение” (ЛКО), которая начала свое существование несколько лет назад, когда (лондонское) “Время” и его “Литературное приложение” объявили забастовку на несколько месяцев. Чтобы не оставить публику без литературных новостей и преимуществ либерального мнения, появилось “Лондонское книжное обозрение” и, вероятно, стало процветать. И когда в конце концов “Время” и его “Литературное приложение” возобновили свою деятельность, ЛКО оставалось на плаву – доказательство не столько различий читательского вкуса, сколько стремительно растущей демографии».[363]

Как уже повелось, нападая, Бродский держит пульс на читателях, которые потенциально разделяют его эмоции. Кто же любит штрейкбрехеров? И хотя Фрейд называл такого рода нападения «маргинальной линией защиты», вряд ли найдется читатель, который счел бы в этом выпаде злой умысел, тем более что Бродский даже отказался от покупки газеты. Но сообщение о «штрейкбрехерском» и «скромном» происхождении газеты не было снято, а повторялось еще и еще.[364] Дело должно было быть не в минутном отчуждении, а в чем-то ином. Тогда в чем же? Ответ на этот вопрос следует читать в вертикальной проекции сюжета, то есть между строк. Ведь в этой самой газете был напечатан каверзный комментарий Кристофера Рида (см. сноски 349, 350).

«Газета с хорошей репутацией вряд ли бы допустила, чтобы какой-то профессор, пусть даже известный и влиятельный, поносил на ее страницах нобелевского лауреата, – видимо, решил для себя возмущенный Бродский, – а если бы все же решилась на этот шаг, то сбалансировала бы читательское восприятие, напечатав статью, опровергающую позицию Рида, как это сделала “Звезда” (см. сноску 355). Но авторский подтекст, как, вероятно, надеялся Бродский (и не ошибся), чаще всего остается закрытым для читателя. К тому же автор, кажется, полагал (и тут как раз ошибся), что своим эссе он апеллирует к всеобщей ненависти к шпионам. Однако среди читателей нашелся и такой, который поставил под сомнение это положение, обвинив автора в культивации негативных эмоций и даже сделав об этом публичное заявление».