«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

«При всем богатстве мысли здесь царит всего лишь одна эмоция. Все пятьдесят главок эссе проникнуты отвращением к хорошо воспитанному англичанину, который частично по наивности, частично из цинизма стал “предателем” – и это самое худшее, чем может быть человек. Конечно, литература от эмоций выигрывает. И конечно, пройдохи вроде Филби заслуживают презрения. Но культивирующий свои эмоции, особенно негативные, сужает собственный кругозор. Почему даже самые добропорядочные читатели всегда настолько охотно отождествляют себя со шпионами? Почему в тайных перебежчиках из одного лагеря в другой все их современники с таким восторгом видят собственное отражение? Человеку, который еще ленинградским школьником по секрету от всех с особой симпатией относился к англосаксонскому миру, в который ему впоследствии, после публичного конфликта, суждено было попасть, подобные вопросы должны были представляться животрепещущими. Кое-где в эссе проглядывает мысль о том, что Филби и автор – моральные антиподы. Этот мотив, разработай Бродский его получше, мог бы вылиться в сопоставление, от которого захватило бы дух, – однако в эссе он только лишь обозначен».[365]

Повествование перемежается с элементами режиссерского сценария. Наиболее драматические места предлагаются с готовым визуальным и звуковым решением. В качестве примера приведу драму исчезновения начальника Кима Филби – Александра Орлова.

«Бренчание гитары, звук выстрела, доносящийся с плохо освещенной аллеи. Это Испания перед концом гражданской войны <…>. Этой ночью Орлов был вызван каким-то чиновником из Москвы, находящимся на судне, бросившем якорь в Барселоне. Как глава советской разведки в Испании, Орлов отчитывается лишь непосредственно перед секретариатом Сталина. Он предчувствует засаду и бежит. Он хватает жену, спускается вниз на лифте, говорит посыльному в холле вызвать ему такси. Нарезка. Рваная панорама Пиренеев, рев двух двигателей самолета. Нарезка. На следующее утро в Париже: звуки аккордеона, панорама, скажем, площади Согласия. Нарезка. Офис в советском посольстве на Рю де Варен. Сталинские усы над распахнутой дверцей сейфа Мослера; полосатые запястья манжетов с запонками наполняют сумку французскими банкнотами и файлами. Нарезка. Затемнение.

Прошу прощения, отсутствуют close-ups. В акте исчезновения Орлова close-ups отсутствуют. Но если все-таки всмотреться в затемнение довольно внимательно, там можно различить письмо. Письмо адресовано товарищу Сталину, и в нем говорится нечто вроде того, что он, Орлов, порывает все связи с безбожным коммунизмом и его ненавистной криминальной системой, что он с женой выбрал свободу и, если хоть один волосок упадет с голов их, оставшихся в тисках системы, он, Орлов, разгласит urbi et orbi все грязные секреты, ему известные. Письмо запечатывается в конверт с адресом офиса “Le Mond” или, возможно, “Figaro”. Как бы то ни было, адрес парижский.

Затем перо снова обмакивается в чернильницу: новое письмо. Это адресовано Льву Троцкому, и текст его примерно такой: я, нижеподписавшийся, русский купец, только что спасший свою жизнь, сбежав через Сибирь и Японию. Находясь в Москве, в гостинице, я подслушал, чисто случайно, разговор в соседней комнате. Речь шла о покушении на вашу жизнь, и через щель в двери мне даже удалось разглядеть вашего будущего убийцу. Он молод, высок и прекрасно говорит по-испански. Я счел своим долгом вас предупредить. Письмо подписано псевдонимом, но Дон Левин, ученый и биограф Троцкого, без тени сомнения определил авторство Орлова, и, если я не ошибаюсь, ученый получил у Орлова личное подтверждение. На письме был штемпель Нагасаки и адрес на нем был Mexico City. Оно тоже, однако, попадает в местный таблоид (La Prensa Latina? El Paso?). Так как Троцкий еще не оправился от второго покушения на свою жизнь (в течение которой его американский министр был убит будущей звездой мировой величины, художником-монументалистом Давидом Альфаро Сикейросом при содействии будущего всемирно известного поэта, конечно же, лауреата Нобелевской премии Пабло Неруды), он по привычке направляет все угрозы и предупреждения, им полученные, в прессу. И Орлов должен был знать об этом хотя бы потому, что в течение последних трех лет неизменно следил за многими периодическими изданиями на испанском языке».[366]