«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

Вообще, слова «грубый», «шокирующий», «ужасающий», «оскорбительный» вошли в лексикон русскоязычных адвокатов Бродского для обозначeния любой попытки разобраться в путанице, которую оставил после себя их протеже. Например, чувства Соломона Волкова были буквально покороблены одной рецензией Джона Кутзее. И, как следует из разговора Волкова с Ириной Чайковской, участь Кутзее надлежало разделить и Роберту Сильверу, главному редактору “The New York Review of Books”, осмелившемуся опубликовать «негативную рецензию» на нобелевского лауреата.

«Сильвер принимал активное участие в редактировании его эссе, и Бродский шел ему в этом навстречу, – предваряет свою инвективу Соломон Волков, кажется, перепутав, кто кому идет навстречу, тот ли, кто переписывает текст незадачливого автора, или сам незадачливый автор, текст которого был доведен до кондиции стараниями редактора. «Но я считаю, – переходит к делу Волков, – что Бродский перед смертью получил от Сильвера удар такой силы, какой бы никогда не получил от Максимова или Страуса. Нельзя себе представить, чтобы у них был бы издан недоброжелательный отзыв о Бродском. А у Сильвера незадолго до смерти Бродского появилась на него отрицательная рецензия Дж. М. Кутзее, южноафриканского писателя, ныне живущего в Австралии, будущего лауреата Нобелевской премии. Она была посвящена последней книге Бродского “О скорби и разуме”. Когда я ее прочел – ужаснулся, настолько она была оскорбительная. И Бродский, который, в общем, стоически относился к таким вещам, в этом случае был глубоко обижен. Это было, по выражению Бродского, “подловатенько” со стороны Кутзее, тем более что в этом сборнике Бродский хорошо отзывался об его писаниях».[353]

Но что именно покоробило адвоката Волкова и его обиженного подзащитного Бродского: «негативная» ли рецензия Джона Кутзее, не принявшего от Бродского аванса в виде лестного отзыва о его трудах в эссе о Стивене Спендере, или дерзость Роберта Сильвера, отказавшегося табуировать «негативную рецензию» (фонд Бродского, как мы наблюдали, только этим и занимается)?

Попробую сразу же реабилитировать Роберта Сильвера, отослав читателя, а следом и Соломона Волкова, к публикациям “The New York Review of Books” за все годы пребывания Бродского в Соединенных Штатах. С неутомимым упорством господин Сильвер публиковал фантазии Бродского, несмотря на то что подавляющей читательской оценкой трудов Бродского оставалась одна звезда, а в периоды наивысшего успеха Бродский был удостоен двух звезд. Что же касается Джона Кутзее, осмелюсь предположить, что Соломон Волков все же не взял на себя труда прочитать его рецензию на Бродского. Иначе он был бы обязан признать сбалансированность позиции автора и осторожность, с какой Кутзее критикует фантазии Бродского.

Я ограничусь лишь одним пассажем, в котором Кутзее берется разобраться в позиции Бродского о метафизической сущности языка, якобы не подвластного ни историческому, ни семантическому канону. По Бродскому, не поэт владеет языком, а язык владеет поэтом, ибо слово поэта строится по метрической системе. В частности, строки Фроста “No memory of having starred / Atones for later disregard / Or keeps the end from being hard” («Никакая память о славе не искупит позднейшего равнодушия и не облегчит падения») должны, утверждает Бродский, циркулировать в голове читателя на манер кровообращения и тем самым толкать его к цели, которой является эволюция.

Но к какой цели будут толкать человека строки Фроста, если, сохранив ту же метрическую систему, мы поменяем смысл стиха и скажем нечто противоположное: “Мemory of having starred / Atones for later disregard / Or keeps the end from being hard” («Память о славе искупает позднейшее равнодушие и облегчает падение»)? Эта мысль принадлежит уже Кутзее. «Должны ли эти строки по праву войти, как утверждает Бродский, в кровь нации? Нет не должны, так как они являются ложными. Но, чтобы показать, как и почему они являются ложными, нам нужно привлечь поэтику с ее историческими параметрами, способными объяснить, почему оригинал Фроста, появившийся в определенный момент истории, определяет для себя место во времени (“трансформирует время”), а альтернативный вариант, пародия, этого делать не может. Такая поэтика должна будет использовать просодию и семантику исторически оправданным образом»,[354] – пишет Кутзее, оскорбитель Бродского и Волкова.