Непрекрасная Элена

— Думать тут, — Эль орет, стучит пальцем в грудь атамана, над сердцем. — Тут, не тут, — она стучит по больной, не способной думать, голове атамана. — Ты… думать так: смотреть, дышать, шаг по шаг. Страх, боль, гнев. Идёт, стоит, видит, делает. Шаг по шаг! Не слова, нет.

Атаман поморщился, устало закрыл глаза. Он бредит! Что за бессмыслица? Тошнит… так было однажды, после удара кулака Эта в челюсть. Всего-то зуб долой, а казалось, череп треснул.

Весь мир — прокисшее варево. Кипящее болью, оно колышется, гудит… Нечем дышать. Нельзя выжить. Жарко. Холодно. Душно. Что-то жёсткое, как каменное крошево, сдирает кожу с лица. Но — бывает и так — становится лучше.

Сим разлепил веки… Увидел в упор тускло-серые в желтизну глаза старой валги. Принял то, что его голову охватывает нечто гибкое, теплое. Попробовал улыбнуться. Он не верил, что сможет выжить и больше того, получит право объясниться. Никто не знал, что для разговора с валгами требуется… хвост. Бред! Как намотанный на лоб хвост поможет понять, что привело сюда стаю? Тошнит…

Сим пьяно улыбнулся… и не стал сопротивляться.

Умные способы ни разу не сработали. Чем же тогда плох хвост на лбу? Он жесткий, он стягивает череп, мнет мозг. Больно… очень больно. Сим терпел боль и дышал хрипло, часто. Заставлял себя не проваливаться в обморок. Нельзя! Не теперь. Только не теперь!

— Эт! — атаман вспомнил, кто принял на себя удар голоса валги-цай. Мощнейший удар, если его жалкие отголоски привели Сима в нынешнее бредовое полузабытье. Жив ли, в сознании ли друг Эт? Он не мог не пострадать. Ему очень плохо… — Эт!

— Эт, — не оспорила Эль, обеими ладонями обхватила лицо атамана и заставила смотреть в глаза старой валги. — Думать тут! Сразу тут! Надо!

Сим сдался, принял неизбежное. Он всегда был готов отдать что угодно, лишь бы найти способ общения со стаей. И вот… Цена объявлена. Он предаёт Эта и Арину: нет сил проверить, жив ли друг, нет сил понять, в порядке ли названая сестра.

Тускло-серый взгляд старой цай сделался обширнее, заполнил мир. Желтизна гнева выцвела. Боль в полубредовом сознании Сима не сделалась меньше, но выровнялась. Боль была отчасти своя, и отчасти — чужая, она изливалась из глаз валги. Ей приходилось не легче. Едва живой старухе, раздавленной горем…

— Десять лет назад, — прошептал атаман. Поморщился и поправил себя. — Давно… Нет, не так. Зима. Холод. Горы высокие, близко…

Сквозь боль и тошноту атаман наконец понял, что ему пыталась втолковать Эль. Надо не говорить, а представлять в картинках, шаг за шагом. Сим закашлялся смехом: он почти бредит, он исчерпан и едва жив. Пожалуй, для такого общения — лучшее состояние! Он не способен думать. Он грезит наяву о зиме, холодной и поздней. О боли потери. О запахе лаванды и прелой травы — в них признак использования силы темных ведьм. О семье Эта. Нет: о семье. О девочке… ей два года, совсем щенок.

Сердце рвётся от боли. Ток крови гудит, ломится таранными ударами то ли в череп, то ли в челюсть — словно кто-то бьёт снизу и сбоку. И обрушивает во тьму. Окончательно.

* * *

Когда атаман очнулся, над ним, совсем рядом, проступило из мрака лицо Арины. Спокойное, живое. Девочка улыбнулась.

— Я погасила пожар, сама… почти сама. Я много вспомнила, — светлые глаза смеялись. Девочка нагнулась, зашептала в ухо: — Братик Сим. Тебе плохо? Дай поправлю одеяло под головой. Тебе немножко лучше?

— Плохо. Лучше. Эт? — выговорил атаман. Снова тошнота донимала, снова бред норовил утянуть во тьму. — Эт…

— Смотреть страшно, что творится, — Арина выпрямилась. Чуть не надрываясь, она потянула под локти безвольное тело Сима, чтобы тот начал всползать спиной по скале к сидячему положению. При этом Арина пыхтела и бормотала: — Сопли, слезы, вой и рык, всё подряд… Уф. Даже со стороны глянуть тошно. Кто она? Вроде ведьма… Только не ведьма. Куда там ведьмам, знаешь ли.

Атаман истратил остатки сил и растекся по скале… Расслабился. Позволил Арине подпихивать мягкое под шею, под затылок. Голова качалась, как гнилой орех… Весь мир сделался тесной скорлупой, которую разбили — и оказалось, что за ней имеется еще один мир. Попросторнее. Поярче. Сим знал, что позже многое вспомнит и поймет. А пока…

Он говорил с валгой-цай! Был понят, даже получил ответы, которые пока трудно и больно ищут себе место в голове. Нужен покой, чтобы заново собрать себя из осколков. Нужна тишина. Но где её найти? Всюду — мельтешение и шум. Круговерть тошнотворной суеты.

Чужачка Эль определенно — не в уме. Люди не могут так себя вести, тем более взрослые.

Эль сидит, вцепившись в голову Эта. Его ладони примотаны к голове Эль хвостом белого щенка. Вроде — так? Хотя зрение ненадежно. Ничто сейчас не надежно.

Малыш-валг рыдает в голос, рычит. Пасть раскрывается, будто готова вывернуться вовсе… Клыки у младенца — уже сейчас по пол-ладони в длину. Жутко думать, что вырастет из такого малыша. Убивает голосом он и теперь, хуже валги-цай убивает! Тошно. Темно в глазах.

Но ладно бы визжал лишь щенок! Узнается голос старой цай. Жутким басом рычит черный, громадный одинец. Упрямый, как… как Ганс Штейн.