— Какие тут, ш-вайне… шок, — выдохнула я, точно зная, что словцо, тон и выговор выудила откуда-то из древних недр памяти. Не моей, точно. Тогда чьей? Вероятно, Алекса. — Программинг, мать его. Ты знаешь. Ты научил. Когда нас долбануло, ты меня… ядрена вошь. Эй, а это откуда вылезло? И остальное, дохера емких слов… Ладно, я ж трезва как… н-да. Программинг.
Я затихла, испуганно вслушиваясь в себя и пытаясь отделить от сознания и подсознания нечто колючее, навязчивое. Оно показалось мне похожим на заросли ежевики. Если попрут, их ничем не остановить. Опять же, колючек полно: чужих оборотов речи, незнакомых слов, злой и острой реакции на стресс.
Алекс смущенно молчит. Кажется, он не знает, откуда я вытянула подобное. Или не желает знать? Зря расстроился. Мог бы гордиться, что остался… человеком, б…
Стоп. Думаю трезво, держу мысли под контролем. Хватит потакать себе.
Программинг: знаю суть методики, которую использовала почти наугад. Я втиснула в свое безумие шаблон реакции из прошлого, и он сформировал мой нынешний ответ. Я повторила то, что уже делала: искала футляр, осматривала раны… которых нет у этих малышей. Я была невменяема и настойчива, но сценарий прежнего стресса — он конечный, и финал у него позитивный. Могло обойтись и в этот раз, но я перепугала малышню, и они, защищаясь, искусали меня. Повезло, что оба они ни разу не Кузи… Если бы я так набросилась на него, вмиг стала бы однорукой дурищей.
— Дурища, — вякнула я вслух и села.
В пустой голове — просторно и легко. Центр тяжести сполз… в жопу. Что верно во всех смыслах. Встать не могу. Камень в желудке размером с кулак великана. Желчь в горле. Зубы лязгают. Щеки горят, приложи мясо — испечётся! Пульс, сука, сто двадцать, и не думает падать.
— Ал… лек… лекс, — лаю вслух, стараясь не прикусить язык, — кто из вас… из них так адски ругался? Икота от злобы. Так и лезут, вот стервь пое… Гм.
— Ничего, я уже отдышалась. Он вообще… толковый. Не желал он смерти себе, тебе и миру, фигню порешь. В нем сильное желание выжить, победить и всех уе… уесть. Да. И зачем он постоянно ругается? Да еще так грязно. Я очень стараюсь подбирать мягкие аналоги. Утомительно.
Алекс промолчал. Я пошевелила пальцами прокушенной руки, хмыкнула. Свежая розовая кожица уже натягивается поверх сырого мяса. Жилы ноют, потому что срастаются. Но я же не станут вслух говорить то, что очень хочу сказать о своей гребанной живучести? Стоп. Убрать лишнее слово! «О своей живучести». Так лучше. Боже, когда я стану собою прежней… Никогда. Стоп! При чем тут «боже», что за «боже», это-то откуда всплыло?
Вдох. Выдох. Я вполне очнулась и, наконец-то, готова увидеть малышню на лавке. Поворачиваю голову…
Мальчик испуганно зыркает из тени, он отполз в угол и забился, закутался. Щенок лежит точно так, как прежде. Нос дергается, уши ходят… Может, у него спина перебита? Он бы и рад отползти, а не смог. Как жалко их обоих! Опять икаю, пропускаю невысказанными слов пять из памяти дохлого Петра. Я упрямее, я не сдамся. Из меня не попрет его мат.
Вряд ли кто-то из ведьм хотел добиться такого итога: я совсем слилась с сознанием Алекса и выдрала оттуда что-то… а точнее кого-то, дикого и яростного. Этот «кто-то» зовется Пётр, он безмерно свободолюбив и умен. Он спас меня. Знать бы ещё, как он попал в меня? Может, опять надо сказать спасибо маме Кузи и ее песне на болоте? Она много дала мне. И я понятия не имею, чем именно награждена.