Непрекрасная Элена

Над головой, скорее всего на палубе, загрохотало. Я пригнулась, плотнее обняла малышню — им страшно, шум близкий, громкий! Истошно взвыл страж, вроде бы тот, который знаком с братом Лоло. Крик оборвался на высокой ноте, словно легкие лопнули. Тишина — особенная, мертвая — разлилась по кораблю чернильным пятном, и его граница надвигалась.

Я вжалась в пол, едва смея дышать. Я бы наверняка закрыла глаза, но кусочек чужой личности оказался упрям. Пётр желал видеть угрозу, которая приближалась. Даже если она — смерть. Пётр снова был зол и весел…

В коридоре несколько раз судорожно вздохнул тот, кто пах кроповой лавандой. Завизжал: использовал голос, как защиту…

Кости хрустнули сочно и отчетливо! Басом заорал здоровяк со спиннером. Я увидела, как он развернулся всем телом, не целясь, выстрелил вдоль коридора. Приклад уперт в живот, отдача толкнула тело, а что-то темное — оно было невероятно стремительным! — отбросило урода еще дальше по коридору. Хруст…

Всё затихло.

— Алекс? — шепнула я.

— Выстрел привлек внимание законника. Не планировал подобного, — Алекс говорил спокойно, не спешил, не лил сведения в мой мозг сплошным потоком. — Я отслеживаю их не лучше, чем Мая при мгновенном перемещении. Они полностью автономны. Если я верно вижу ситуацию, на борту два или три трупа. Законники плотно мониторят пути движения людей городов, особенно речные. Использование оружия на воде — глупость. Не двигайся. Законник уходит, он закончил наказание вооруженных и агрессивных.

— Куда уходят? Что за х…? Ну вот же чертов Петр, опять ругается при детях! Эй, заткнись, — приказала я себе и Петру. Поползла к двери, потянулась, насколько хватило цепочки. Вывалилась по пояс в коридор. — Эй, там! Никуда не уходить! Кто еще даст мне ключ от наручника, а?

В голове — смятение пополам со страхом. И безумие… сплошное, пожаром. Я почти убила подонка со спиннером. Я, кажется, могу прикончить, и пальцем не трогая, если меня окончательно довести. Я могу, а хренов Петр-покойничек хочет. Но я не поддаюсь, я помню кожей, слухом и душой, как малышня звала маму. Это — важнее. Жизнь всегда важнее смерти. Идиот старый, разве он не усёк? Так я вобью правду жизни в его дохлую душонку!

Лежу, хрипло дышу. Не ругаюсь хотя бы вслух. Алекс прав, с Петром надо построже. Опять мне больно, опять в меня стреляли! Дико хочу жрать, а еще устроить истерику. Невменяемую. И чтобы Май гладил по голове. И еще…

Я икнула, сглотнула ком соленой слюны. Перекатилась на спину и уставилась на того, кто ответно пялился из полумрака.

Он был меньше похоже на человека, чем любой из корпусов Алекса. Конечностей — четыре. Все могут быть и руки, и ноги. Он был черный, как пятно глухой тьмы в сумраке. Норовил ускользнуть от взгляда и хуже — отводил глаза, наполнял страхом пространство, где пребывал: смотрящие на него делались детьми и вспоминали свой ночной страх, свое личное чудище из снов-кошмаров.

Но я смотрела. Я уже не маленькая, и чудовище — есть. Настоящее.

— Законник, — шепнула я.

Призрак сместился ближе к порогу. Сел как лягушка, широко растопырив колени. Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза. Он меня… читал? Вроде бы здоровался. Ни злости, ни приязни. Любопытство — вот это было, пожалуй.

Вдруг законник потянулся, прихватил в кулак цепь и слегка дернул. Дзынь! Я моргнула… Звон потревоженного железа прошуршал и иссяк. Когда я открыла глаза, черного призрака не было. Обрывок цепочки — с полметра — свернулся клубком у моей ладони.

Стало совсем тихо. Только вода плескалась за бортом. Я свободно вздохнула, прикрыла глаза, постаралась вернуть себе полноценный рассудок. Ощутила окружающее, будто заново вписала себя в мир живых.

Река звенит, качает лодку. Птица крикнула далеко-далеко. Шмяк… капля крови. Точно знаю — крови. В коридоре трупы. Мне не жаль уродов. Тот клок меня, что вырван из мертвечины Петра — рад. Нафиг, что за… Это не он рад, хватит обманываться. Дрянь сидит в каждом. Я — рада, моя гниль орёт в голос, моя родная! Границу «Элена-Петр» мне не провести. Просто нам обоим надо оставаться… человеком.

— Эй, старый, — я ощутила, как болит шея, упрямо запрокинула голову и уставилась в потолок, а вернее в незримое небо над ним. — Эй! Засранец злокачественный. Воняешь руганью, как этот… помню, у предком был — скунс. Врешь! Защищаешься ты своим матом. Но я-то знаю: ты очнулся и полез ко мне в башку, когда малышня вопила про мамку. Ты — добрый. Падла ты, но глубоко внутри ни разу не гнида. Боже, что я горожу? Душно. Надо наверх. Подышать.