Непрекрасная Элена

Недавно выудил в моих мозгах суждение о том, что синяя экзема — это когда волдыри не крупнее тридцати миллиметров, запах не гнилостный и цветовые вариации в сине-зеленой гамме, и смолк, потому что ушел на какую-то там перезагрузку. То есть, я так думаю, очень расстроился. Если я начну теперь думать о симптомах коварной экземы… Нет, не надо!

— Алекс, терпи, — вслух посоветовала я. — Мы стали дикие. Зато выжили и приспособились. Почти любую экзему лечим на раз. Но вот рыже-пегий грибок, он куда страшнее.

Алекс мысленно застонал. Я виновато пожала плечами. Подумала: в Пуше сохранились микроскопы, врачи старательно их используют, чтобы изучать образцы. Однако же, что мы видим и интерпретируем? Мы ведь сами решили, что предки называли бактерией, что — вирусом, а что — простейшим. И так далее. Мы многое решили сами. Книги в ужасном состоянии. Бумага предков была совсем никудышная, красители ей соответствовали. Условия хранения тоже помогали получить нынешний результат. А именно — библиотеку, целиком состоящую из книг, многократно перепечатанных или от руки переписанных с пятой или шестой копии давно утраченного оригинала.

В нижних ярусах главного хранилища Пуша есть древние книги, настоящие. Немного. Каждая страница в пленке. И, увы, даже пленка потрескалась. В Пуше, совсем глубоко и тайно, хранится цифровой архив. — мне деда Пётра рассказал недавно, и добавил громко, для Алекса, что мы не способны тем архивом пользоваться. Не понимаем научного языка предков…

Алексу тяжело принять нашу дикость. А мне? Мне просто тяжело. Мне сейчас ужасно, невыносимо тяжело.

— Эля, ты глупая, — сообщила я вслух.

Кое-как, шипя и смаргивая слезинки, разогнулась. С ненавистью уставилась на малую кувалду, зажатую в руках намертво, потому что судорога надежнее любого иного фиксатора. Увы, судороги неизбежны в крайней усталости. А сама усталость неизбежна, если работы много, работников — почти нет. Вот разве — упрямая Элена, которая подалась в помощники кочегара.

Кропов уголь надо бережно, не превращая в крошево, раздолбить до нужного размера. На катере есть запас ценного каменного «жирного», его добывают близ стен Каффы в открытом раскопе. Расход такого угля минимальный, жар он обеспечивает ровный и сильный, так что котел выдаёт полную мощность. Увы, уголь прочный, совсем как мое упрямство. Мы с ним на равных. Час назад я думала иначе… Но еще немного — и уголь сможет праздновать победу.

— Хватит, — сказала я кувалде.

Поговорить больше не с кем. Кочегар дядя Дима, черная душа, моими речами не вдохновляется. Сняв кандалы и первый раз выбравшись на палубу он удивительно легко преодолел крушение законов города. Принял странности Мая и слепой Манечки… Это всё потому, что кочегар первым рассмотрел не их, а Ванечку. Мальчик похож на его сына. А сына дядя Дима видел последний раз год назад. Тоскует. Здоровенный мужик, без признаков экземы или снижения иммунного статуса… но тоскует — отчаянно. Он согласен считать Маню сестрой Ванечки, хотя она валга. Согласен разговаривать с ней, лишь бы Ваня оставался рядом и тоже слушал.

— Кидай уголек, вот так, умничка, — воркующим тоном, нелепым для взрослого человека и тем более кочегара, рокочет дядя Дима где-то далеко.

Теперь он смеется, хлопает в ладоши. И Ванечка тоже, и наверняка малыш пробует улыбаться. Мне сейчас не видно, но я уже насмотрелась… аж тошно. Мне от всего тошно. Я устала, до остервенения устала! Май, навещая нас, всякий раз охотится — ему в радость. Кочегар днями напролет нянькается с Ваней и тоже доволен.

А я — страдаю. Не я одна: капитан Игорь неустанно себя ест! Он хороший человек, сильный. Может, именно потому он привержен традициям и трудно меняется.

Игорь боится заразиться от нас, ненавидит себя за страх, недостойный взрослого и ответственного человека. А еще рассудок капитана панически, до икоты и тошноты, отторгает способности Мая и сам факт его существования. Игорь мне несимпатичен, хотя признаю: беда в том, что он гораздо умнее кочегара. Ум — штука вредная. Вчера капитан, зеленея и заикаясь, всё же спросил у меня: умрет ли Май от выстрела в голову? Думаю, мне следовало не усложнять дело и сказать «да»… Но уже тогда я устала крошить уголь, и потому ответила честно: не знаю даже, умру ли от выстрела в голову я сама… Капитан задохнулся, быстро юркнул в рубку и запер дверь изнутри. С тех пор не помогает дробить уголь. А Май вообще сгинул. Его часто зовут с юга, особенно в последние дни. Он тоже устал до изнеможения.

Проклятая кувалда. Не могу её бросить. Пальцы не разжимаются.

— Кидай еще! Вот так. Молодец, — воркует бездельник-кочегар. — Котел, братец, он кому угодно душу согреет.

— Хко-хоо! — старательно мычит Ваня. Без языка он неплохо справляется с гласными. Из согласных у него получаются сколько-то разными «н», «м», «к», «х». Правда, «к» от «х» отличить едва посильно даже моему слуху.