Непрекрасная Элена

Рывком меняю положение, гляжу на кочегара. Внимательно, удивленно. Он — у борта. Полуобнял Ванечку за плечи, прижал спиной к себе, плотно. Ограничил подвижность его рук… Что я такое думаю-то? Хуже Маньки, всюду ищу нехорошее.

— Дай контроль! — орет в голове Алекс.

Послушно расслабляюсь, уступаю ему всю центральную нервную, полный контроль. Дальнейшее происходит мгновенно, я понимаю события — и, тем не менее, ничего не успеваю сделать. Благо, сейчас не я отвечаю за тело.

За спиной сухо щелкает. Алекс принял контроль, мое тело группируется и кувырком катится влево-вперед. Краем глаза вижу, как пуля прошивает Манину спину. Вторая крошит щепу там, где только что сидела я… Еще кувырок, пальцы тянутся к коже кочегара… И я замираю. Нельзя, не успею: шило уже на треть загнано в шею Ванечки, позвоночник будет перерублен прежде, чем я вмешаюсь.

Глаза дяди Димы, человека, который мне больше всех понравился из команды катера, стали иными. Взгляд… внятно воспринимаю холодный, уверенный прищур. Нет затуманенности или азарта, нет сомнений. Это взгляд опытного хирурга-убийцы, кроп его подери.

— Говоришь, если выстрелить в голову, ты не сдохнешь? — кочегар чуть приподнимает бровь. — Придется проверить. Ан, дус…

Ванечка жалобно мычит. Кем надо быть, чтобы позволить такому ужасу проявиться во взгляде ребенка? Кем… Слышу, как Маня хрипит и скребет когтями. Чую, как разгоняется мой пульс, кровь делается горячая, и я меняюсь, скоро увижу картинку целиком, в объеме. Уже могу оценить по слуху и прочим косвенным признакам, не глядя: легкое у Мани пробито, воспользоваться голосом она не может — вот зачем в неё стреляли!

Главный вопрос: кто стрелял, кто сейчас стоит у меня за спиной? Любого чужака Алекс бы отследил издали. Значит, капитан? Тот рыжий дрожащий… как его? Игорь. Он сразу не принял нас и после не смирился. Так, что ли?

Но нервам ударяет новый выстрел. Моя рука, послушная подсказке Алекса, коротким тычком упирается в запястье кочегара! Нет, перед взглядом не возникает дивное генное дерево. Я не правлю, я рву с корнем! Рычу матом что-то дикое.

Падает мрак… мир заполняется ядовитый дым. Рушусь на палубу ничком.

Дышу. Этим ядовитым дымом отчаяния — дышу… Ненавижу себя за то, что продолжаю жить. Врач, намеренно причинивший смерть, не должен жить. Закон Пуша въелся глубоко. Не зря там, в городе, от меня ждали аффекта после «убийства» Матвея.

Судорога смяла тело… ушла. Вырвало. Лежу в этом и не могу поднять голову.

Когти скребут по доскам: Маня жива, но ей совсем плохо. Значит, умереть я не могу. Не имею права. Рывком сажусь. Прикусываю руку, а мне не больно, от своей бесчувственности — ору… Тьма, похожая на ядовитый дым, не выкрикивается, не выходит горлом. Она застряла во мне гнилой занозой — длинной, до самого сердца.

Протираю лицо. Смотрю на свои руки. Кровь, угольная грязь, рвотная пена. Хорошо, значит, зрение работает.

Взгляд на кочегара. Все верно: лежит, остывает…

Я знаю, что проделала с уродом в одно касание. Особенно тошно не врать себе: да, я осознанно убила, Петр-физик лишь помог. Он помнит верную расшифровку понятия «аневризма», он выбрал точное размещение очага поражения. Так мы смогли мгновенно отключить конечности «дяди Димы». Мы старались, чтобы Ванечка не пострадал. Но мы — и я, и Петр-физик — не ограничились параличом, мы сохраняли тактильный контакт и усиливали влияние, пока у подонка не встало сердце. Итак, с дядей Димой все ясно, факт смерти подтвержден.

Взгляд на Ванечку. Чуть светлеет в душе: жив, рана на шее не опасна. Шока нет. Как страшно пришлось малышке в плену, если Ваня смог мгновенно преодолеть боль предательства «друга» Димы — и уже подполз к Мане, зажал обеими ладошками рану на её спине. Пытается остановить кровь. И — да: экстренная помощь требуется, но счет не идет на минуты, Маня пока что стабильно держится.

Наконец, пора уделить внимание стрелявшему. Медленно оборачиваюсь, а сама думаю: отчего моя голова не прострелена? Это не заслуга Алекса, управлявшего телом. Кстати, я совсем не ощущаю в себе Алекса. Окликаю, но вместо ответа чую глухое, абсолютное молчание…

Позже разберусь, пока не до того.

Капитан Игорь лежит на спине, вытянувшись. Тело мелко подергивается. Оружие улетело из безвольной руки далеко, под борт. На досках палубы ужасающе много крови. Его крови. Ползу, подвываю. Ползу и заранее знаю, что увижу вблизи: я жива, потому что Игорь отказался убить меня.

Капитан Игорь… Он не считал меня ни другом, ни даже человеком. Я ответно презирала его. Не могла простить ему отвращения к Маю.

— Прости, — шепчу, как будто меня прямо теперь услышат. — Прости.

Этот рыхлый, тусклый человек был полон фобий и комплексов, он всегда заклинивал рубку изнутри. Смотрел на нас искоса, пищу принимал без благодарности. Жил постоянно сгорбленный, бело-зеленый, с дрожащими губами. Да уж, страх рыжих, веснушчатых — он особенный, явный и позорный. Я видела страх — и презирала капитана. Это было так… просто.