Непрекрасная Элена

— Я сунулся в пустыню, — продолжил Иржи. — Ожоги — штука отрезвляющая. Ядовитые стрелы и того надежнее. Но я три года мазал маслом волдыри и уворачивался от стрел, продолжая насаждать годного там бога. Я сам выбрал, из какой книги предков взять годного. Пустыня высушила мою глупость… но я выжил и даже обрёл брата. А еще понял, что слепая вера убивает страшнее засухи и яда. Я вернулся в степь. Почти сразу встретил Сима. Он чуть младше меня, и тогда он был просто юнец. Иногда вежливый, иногда не очень. Выслушал про бога и сказал: тебе б шею свернуть! Если место отчих в степи займёт бог, люди пойдут убивать «не таких». Шатровые станут заплывшими жиром вепрядями, жрущими сородичей. А темные ведьмы назовутся служанками божьими и прочих назовут рабами его. Потому что бог простит, но атаман — нет. Бог далеко, но атаман — рядом. Богу верят на слово, но атаману — лишь по делам его. Мир красных муравьев стоит на простом, но крепком основании. Здесь к взрослости почти каждый научается чуять вес дел в человеке. Я долго не понимал… Но мне повезло, Сим особенный. В нём вес дел ощущается сполна.

Вороной скакун в серебряных пятнах и полосах устал тащиться шагом, испугался вспорхнувшей из-под копыт птахи, загарцевал. Иржи даже не покачнулся в седле, словно родился таком — слитым со своим скакуном. Мой рыже-седой старик-скакун насмешливо пофыркал: эх, молодость…

Толпа за нашими спинами двигалась так тихо, словно копыта каждого скакуна чем-то обмотали. Аж подмывало обернуться и проверить! Хотя и без того ясно: слушают во все уши. Этот Иржи шалва куда сильнее любых дохлых Ларксов! Лавандовым духом от его речей иной раз припахивает. Хотя, если разобраться… Он говорит о прошлом и пытается сделать его зримым. Чтобы я уловила жару пустыни и боль души, однажды очнувшейся от слепой веры в книги предков… Может, те книги очень мудрые, но совсем чужие для нас, нынешних людей.

Разве внушение Иржи, позволяющее узнать скрытое за словами и заглянуть в душу — во вред? Оно дается труднее не мне, а самому Иржи. Ну и с другой стороны: а чего я упираюсь? Разве мне известно что-то тайное? Мне сберегли жизнь. Мне — поверили, хотя на руках была кровь и рядом труп. Меня спасли от ведьм и от моего же ночного кошмара.

— Чем ты занят в степи? Я невежливая. Прости. «Ты» — нормально?

— Даже удобно. Городская славь менее вычурна, чем лесная. Руски леса еще удобнее и гибче, но вряд ли ты толком знаешь наречие, — охотно отозвался Иржи. — В степи я давно уже ничем не занят. Кроме разговоров. Помнишь, что я сказал? Шкура рассудка, душа, воля и сердце. Уже десять лет я обсуждаю с людьми всё это. Они говорят. Я слушаю. Реже наоборот. Знаешь, почему поход мой тих? Им странно, что я говорю, а ты молчишь. Зато я теперь знаю, внушение ты чуешь не хуже Сима.

— Ты не внушаешь ничего навязчивого, просто это часть тебя. Предки говорили — аура. Хотя думаю, они другое имели в виду. Но слово красивое.

— Я шалва, мой дар от рождения — двусторонняя откровенность в общении. Есть и иное, но я именно это ценю и развиваю. В чем твой дар?

Раскрыв рот, я немного подышала… и закрыла рот. Попробуй объясни! Тем более так, как он хочет, с полной откровенностью. Больно же будет. Чего стоит одна моя идиотская манера палец в нос вкручивать, чтобы затем, не спросясь, сообщать пациенту диагноз! Не всякий готов принять такой удар! Слабых и мнительных диагнозом убить можно вернее, чем болезнью. Но сейчас я хочу быть предельно честной.

— Проще показать, — я настороженно рассмотрела свою ладонь.

Иржи согласно кивнул и похлопал вороного по шее. Бросил повод на высокую луку седла. Скакун сбавил шаг и опустил голову, хапнул в зубы здоровенную кочку сухой травы, принялся ею хрустеть. Да уж, пасть у него… совсем хищная. Хорошо так открывается, широко. Кроп, о чем я думаю? О пустом. Пытаюсь отодвинуть неизбежное. Мне страшно дотронуться до кожи живого человека. Я же недавно дядю Диму — в одно мгновение…

Всё, зажмуриваюсь и пробую. Если теперь я вредна людям, меня быстро зароют.

Указательный палец уперся в нос Иржи. Боль пришла вялая и несущественная, словно я укололась булавкой. Генное дерево отстроилось сразу и подробно. После рассказов деда Слава о лесе я вижу чуть иначе и сама стараюсь нащупать «породу» организма. Сим — дуб. В нем упрямство такое, что хоть утопи, он всё равно не сгниет, только крепче станет. И еще он дуб, потому что растет на огромной поляне, сам создает простор и в этом просторе купается, солнцем залитый. Я убрала дупла и старательно внушила дубу, что ему еще жить и расти долго-долго. Ну, еще я что-то такое начудила, чтобы молнии, даже ударяя в макушку дуба, не выжигали его дотла. С атаманом было просто. До обморока тяжело, но в смысле задачи и способа работы — просто.

Иржи — другой случай… Я нахмурилась. С ним ничего простого нет и не будет.

Иржи — очень красивое плодовое дерево, он охотно отдаёт людям… урожай? Он пахнет медом, вокруг полно пчел. Ему бы жить и радоваться, а только корни его сгнили начисто. Он… умирает.