Непрекрасная Элена

Сперва я рванулась её спасать, затем сообразила, что привязана к седлу, и почти сразу уткнулась носом в гриву с проседью. Отдышалась, охотно принюхиваясь к поту на шкуре скакуна. Надежное средство! Способно забить, заглушить даже кропову лаванду. Нет, глупости. Против Манечки любое внушение людей — пустой звук. Стоило ей очнуться и заплакать, как я стала свободна.

— Маня, всё хорошо, — я поднялась в нормальное положение, перебирая руками по гриве. Нащупала повод, неумело потянула одну из кожаных лент, чтобы мой скакун повернулся мордой к Мане. Он, как ни странно, послушался. — Манечка! Умница моя, голос в порядке, легкие целы. Кто вынул пулю, а? Пожалуй, Пётр-физик. Он врач получше меня. Повезло тебе, я рада. Он справился.

Манечка слушала мои сюсюканья, привстав на локтях и усердно принюхиваясь. Ванечка тоже очнулся и ощупывал спину валги, он никак не мог поверить, что рана заросла и даже не находится сразу, запросто. Вот он сел, огляделся, вцепился в Манин загривок и заныл, делясь впечатлениями с маленькой валгой. Еще бы: кругом толпа людей! И среди них есть ведьмы. Ужас-ужас… Лицо у Вани стало серое, старое.

Мой скакун добрёл, куда я хотела. Успел, спасибо ему. Я обняла пару страдальцев и потянула к себе, пока они не устроили вой на всю степь с порцией такого внушения, какое здесь и вообразить не могут. И не надо им воображать! Уже сейчас от Маниного стона народ закаменел: перекошенные лица, пустые глаза. Иржи один в уме, он все понимает и потому сильнее прочих, осознанно, шалеет от происходящего.

Маня поползла ко мне, волоча задние лапы — благо, скакуны стояли стремя в стремя. Она еле двигалась, но упрямо скреблась и тянулась, пока не уткнулась носом в мой живот. Вывернула шею, прикусила мою руку для надежности. Повозилась, неловко свернулась вокруг луки седла. Ваня тоже переполз и уселся на холку скакуна, спиной к его голове. Да уж, зрелище. У Иржи глаза — аж круглые. Маня снова рыдает, жалуется на мировую несправедливость. Громко, проникновенно.

— Погоди. Я с ума схожу. Она валга, и, судя по голосу, не менее чем валга-эри. Такая сила, — выдохнул Иржи. — Почему без хвоста? Почему с ней мальчик? Почему…

— А ты расшумелся, допрос с пристрастием, расскажи-расскажи, — передразнила я, продолжая воевать с Маней за свободу своей пожеванной руки. — Больно. Не кусай до крови, я честно-честно не сбегу. Я здесь. Да, я говорила, что позабочусь о вас, но ты бы знала, как во мне мало ума! Я и Кузе обещала. А толку? Думаешь, ему пошло на пользу? Т-сс… Ну, не плачь. Вот услышит нас твоя бабушка, и никому не покажется мало. Или кто она тебе? Может, вы и не родня. Может, ей любая принцесса — вроде дочки. Тише, не плачь. — Я в отчаянии уставилась на Иржи. — Манечка любит речную рыбу и вепряжью требуху.

Иржи кивнул, глядя мимо меня. Почти сразу мне под руку были подсунуты: лепешка, сухое мясо и сухая же рыбина в соли. Чуя близкий запах людей, Маня порычала для порядка и потянулась к рыбине. Схряпала в два движения челюстей. Все это время молчала, что уже хорошо: я перестала лить непроизвольные слезы и сопеть носом. Огляделась… и замерла с перекошенной рожей.

На нас надвигался оскаленный, ощеренный сталью ужас: белый скакун, седок чернее ночи. Я отчего-то ясно видела именно этого бешеного седока: глаза — чистый лед, в руке, отведённой назад и вниз, — длинный трёхгранный нож. Кого он должен зарезать ради спасения Манечки, черный еще не решил. Но был готов, без колебаний.

Белоснежный скакун вскинулся и прокрутился, танцуя на задних ногах. Черный человек-хищник зарычал, вызверился на весь свет. Я икнула и огляделась в безнадежных поисках убежища…

Ванечка вдруг заныл и улыбнулся, потянулся к чужаку. Вот мало ему «дяди Димы»! Опять верит. Через боль — верит.

Черный рывком перетянул пацана к себе на седло, прижал. Манечка заорала благушей, ощутив, что осталась одна. Голос у неё… перепонки лопаются! Определенно: легкие в полном порядке. Черный сгреб и Маню. Заорал громче валги! Гортанное наречие звучало незнакомо. Безумие длилось и длилось. Белый скакун танцевал, черный человек кричал, Ваня ныл, Маня рычала… но уже не жалобно, а согласно.

Когда вся куча-мала-и-велика утихомирилась, я похлопала себя по оглохшим ушам. Глянула на Иржи.

— Кажется, со второй попытки они нашли нужного человека. Прошлый опекун пытался убить Маню. Он был темный шалва и конченый подонок.

— Кажется, теперь я свободен жить и умереть, — в тон отозвался Иржи. — Шварц — моя боль. Его нельзя оставить одного, а принять в душу никого нового он не может уже много лет. Сама видишь, он не живёт… в пол силы. Вернусь к допросу. Откуда на лодке людей города валга-эри, к тому же без хвоста?

— Темные ведьмы, — я радикально сократила пояснения.

— Кузя. Он такой же?

— Его, пожалуй, хотели изуродовать и, может статься, постепенно сделали бы таким же.

— Глупо было молчать, — вздохнул Иржи, и я отчетливо прочла в голосе обиду. — Будь я темным, я бы знал, кто такая эта валга. И она бы знала, кто я.