Непрекрасная Элена

Прошло довольно много времени. Наконец, вдали наметилось движение. Я снова увидела это зрелище, по-своему невероятное — валгу-цай, путешествующую по степи на ковре, сотканном из множества хвостов. Старуха за время с нашей прошлой встречи сильно сдала. Она едва могла поднять голову, и даже при этом шею поддерживали два ближних, деликатно подсунув хвосты под челюсть. А еще цай ослепла. Она принюхивалась, ставила торчком короткие уши, взрыкивала — и ближние сплетали хвосты с её хвостом, чтобы делиться зрением, слухом, впечатлениями.

— Кузя, — ядовитым шепотом позвала я. — Эй, ну ты где? Йях. Уже полный йях, правда!

Высказавшись, я обреченно глянула на Иржи. Он жестом велел отвязать меня от седла и поставить наземь, напел несколько звуков, которые помогли лучше травяного сбора или спирта — отключили осторожность, а с ней и страх. Море стало по колено, степь — ровнее полов в главном корпусе больнички Пуша. Решительные ноги понесли меня туда, куда совсем не велела ходить умная голова. Ближе и ближе к валге-цай. Акэни рычали, от их усердия волоски на всей моей коже и даже, кажется, в подмышках — стояли дыбом! Было хуже, чем тогда, когда я попёрлась со скальпелем наперевес оперировать Кузеньку.

Вся здешняя лохматая братия неголубоглаза и неулыбчива. Кажется, вообще никогда не была такой. Даже в раннем детстве.

— Можешь не верить, — прошелестело в ушах, и я снова услышала запах полыни и пыли, — но бог есть. И еще. Мой скакун зовется Изге. Он быстрее ветра, и мы успеем спасти тебя даже в худшем случае. С божьей помощью.

— Кропов гад, — буркнула я сквозь зубы. На душе стало легче. — Замаскированный фанатик… так я и знала! Помру — на то хирургическая божья воля. Выживу — его бог окажется классным терапевтом.

Акэни заступили мне дорогу в трех шагах от валги-цай. Она долго щурила веки и хрипло принюхивалась, затем едва слышно выдохнула приказ. Акэни подвинулись. Я споткнулась, чуть носом не уткнулась в сухую траву. Меня довольно бережно поймали хвостами, обмотали по рукам-ногам. Подтащили вплотную к цай.

Хвост у старухи совсем облезлый. Надеюсь, это повышает чувствительность. Намотался мне на лоб… теперь главное — думать внятно и не щелкать зубами. Я думаю, не утаиваю ничего. Показала, как дрались Кузя и атаман, как Май танцевал с черным степным одинцом… Рассказала о встрече с малышней, о том, как «дядя Дима» хотел убить их и меня тоже. Попыталась представить тень Пса, выразив свое смятение и непонимание: он мертв, почему же я увидела его? И еще я громко подумала благодарность: я ничего не сделала для Пса, однако он явился из-за порога смерти и встал над нами, защитил. Наконец, я отдала целиком своё болезненное и горькое любопытство: что мы натворили тогда, в Ночи, пока вслепую старались угасить злые голоса ведьм?

Старуха-цай внимала молча. Я не могла уловить и малой тени её впечатлений о моём рассказе. Словно говорила с непроницаемой стеной, глотающей свет и звук. Так было, пока я не иссякла, пока не отдала мысли и картинки до последней. Сознание сползало во мрак, и он душил меня, губил…

— Йях!

Шершавый язык содрал тьму с кожи на черепе и заодно из сознания под черепом. Ослепительно-белые зубы Кузеньки засияли улыбкой, сразу вернув меня в яркий и жаркий день.

— Привет, синеглазенький. Соскучилась, — от избытка впечатлений я попробовала придушить Кузю. Он, конечно, не заметил. — Ого! Ну ты и вырос…

Никак не получается поверить, что я легко поднимала Кузю и носила в малом рюкзаке. Я обхватила руками мощное тело под передние лапы и приподняла… рывком, на одно мгновение.

— Что ты жрешь в степи? Что ты жрешь, если так зверски вымахал?

— Йях!

Кузя нагнулся и облизал морду старухи-цай. Свойски, как и подобает любимому внуку. Встряхнулся, избавляясь от моих слабосильных объятий. И, виляя задом и двигаясь залихватски, почти боком, побежал к черному дикарю, брату Иржи. Я права. Тот, кто желает стать законным опекуном малышни, обязан доказать серьёзность своих намерений одинцу стаи…

* * *

Поход снова двинулся в путь при низком, соломенно-рыжем солнышке. Пройти до Самаха нам оставалось немного, так что до утра решили не ждать. Люди гомонили без умолку. Обсуждали Кузины зубы и его же великодушие: у покусанного повсеместно черного Шварца целы даже пальцы на руках и ногах.

О болезни Иржи никто и слова не обронил. И сам он опять натянул иллюзию, притворяясь здоровым… из последних сил.

Старуха-цай не покинула нас. Её несли чуть в стороне, и оттуда она могла слышать Маню. Старуха упрямо не верила, что малышка отказалась вернуться в стаю, а Ванечка ей ближе любого валга. Обиженно вздыхала: черный человек малышке отчего-то роднее бабушки. И вдобавок я, непонятная, все еще пахнущая городом и рекой — тоже не чужая.