Непрекрасная Элена

Этот Иржи… Он слишком мил и приветлив. Он располагает к себе каждым взглядом и вздохом. Еще и особенный голос. Если бы пахло лавандой… Но пахнет горькой полынью. А еще пылью и слегка, едва уловимо — духотой. Неужели можно так тонко спрятать влияние? Если да, от меня одной — или вообще от всех вокруг? Глупости! Иржи не принуждал меня относиться к нему по-особенному. И на откровенность не подталкивал. Разве что помог выбраться из затянувшегося кошмара наяву. Но это было мне же в пользу.

Наклоняюсь в его сторону и делаю страшные глаза. Иржи от души веселится, повторяет мое нелепое выражение и тоже наклоняется. Мы почти столкнулись носами!

— Что? — шепчет он, поймав мое намерение устроить тайну на пустом месте.

— Ты же ведьма, — сообщаю совсем тихо. Шмыгаю носом и говорю чуть громче, в остальном тайны нет. — Хотя едва разбираю чутьем, но, кажется, я права. Неужели тебя не стали слушать в Пуше?

— Я был глупый. Кричал. Крик входит в уши, а шепот — гораздо глубже, в душу. К тому же я не хотел заставить. Зачем богу слепые ближние? — Иржи подмигнул мне, как заправский заговорщик. — В степи о мужчинах говорят не ведьма, а шалва. Если дар по крови и темный, то убыр. Встретив убыра, надо постараться убить его первым. В моем походе кое-кто решил, что ты убыр. Было много крови на руках, на лице. И ножик. Кто-то в дозоре решил, будто ты резала им людей и пила кровь. Но я спросил: а кто тогда собрал осколки черепа, чтобы горожанин выжил? Ты лекарь. В степи таких нет. Думаю, ты из города. Из Пуша, да?

— Да. Знаешь, я думала, что все староверы — фанатики. То есть они слепо верят. Что у бога в старой книжке записано, то и правильно.

Иржи кивнул и надолго замолчал. Солнце пекло макушку. Кузнечики — не знаю, как они теперь называются, я усвоила только слово предков — звенели, цвиркали и шуршали так многозвучно и разнообразно, что это была полноценная музыка степи. Мелодия плыла в горячем мареве, и казалось, её узор можно разобрать и записать нотами…

Эх, как там Кузя? Где он? Синеглазого порадовали бы рокочущие стрекозы — здоровенные, в ладонь размером и даже крупнее. Радужные, синекрылые, пурпурные и золотые, они налетали волнами слева, от незримой реки… на миг приносили запах тины. Они были мне в радость. А вот овода… Эти пугали: заходили сложными виражами и гудели — огромные, в палец длиной! Укус наверняка такой жуткий, что в обморок обрушивает. Только овода отчего-то сворачивают в пяти шагах от нас и уносятся прочь, никого не жалят.

Под копытами скакунов шуршит ломкая рыжая трава, совсем сухая. Иногда видно, как спасаются от нашего нашествия юркие ящерки и змеи. Слева время от времени встают заросли кустов, травы вроде камыша. Из-за шуршащих листьев тоскливо смотрят чьи-то глаза. Хищные, но полные страхом. То ли красные муравьи, как и валги, пахнут особенно, то ли у нас в походе есть опытные ведьмы. Не знаю. Но мне спокойно. Рядом с Иржи я среди людей… пусть даже они чуть не сочли меня убыром. Не убили ведь. А прочее пока не важно.

— Почему ты оказалась вне города, Эли?

Я вздохнула и стала рассказывать. Не все, но многое. О том, как бился и погиб Пёс, я говорила подробно, а вот о моем дорогом Кузе — немножко. Деда Слава не назвала, мало ли, вдруг не к пользе? Всё же Иржи… он слишком располагает к себе. Ему так и хочется вывернуть душу до донышка. И глубже, наизнанку!

— Когда мне было шестнадцать, я ушел из леса. Прошел степь до моря. Не иначе, у бога было хорошее настроение и он берёг дурака.

Иржи протянул руку, и на его ладонь почти сразу села бирюзовая стрекоза. Иржи улыбнулся, помог ей устроиться на гриве моего скакуна. Снова раскрыл ладонь, дождался еще одну стрекозу. Рассмотрел и кивнул — она улетела. Определенно, этот Иржи непрост. Понял, что стрекозы мне интересны, устроил маленькое чудо. Выждал. Я не рассказала всего, и он сам начал говорить.

По спине холодок: может, и мысли читает? Я ему не верю, вот он и старается заработать мое доверие. Улыбается и говорит спокойно, с легкой улыбкой. Над собой фанатики не смеются, это точно… Ладно, не фанатик он, тогда — кто?