Непрекрасная Элена

Ничего себе я разогналась! Занятная мысль. Сразу Ларкс припомнился. И даже его запах. Острый: страх с азартом и злостью, а еще порох, ржавое железо. И почему-то лаванда… Загрызла б кобеля! Стоп. Это я сама так думаю? Хотя — да, загрызла бы. А в городе он казался милым. Поверхность болота его души была яркая, цветущая.

— Гасить… безопасно. Гасить… заранее, — продолжила я, принюхиваясь.

Смолкла. Это о ком подумано? О людях? Звучит, словно речь идет об огромной рыбине под кочкой. О злой и страшной рыбине. Ладно, нюхаем дальше.

— Дети не знают угроз. Опасно. Но ценно… находят новое. Кузя малыш. Любимый. Последний… — я поперхнулась и быстро продолжила, чтобы не сбиться: — Немножко больной, но ум у него большой, душа поющая. Кузя… страшно за него. Уходит… всегда уходил, как встал на лапки.

Я рассмеялась. Сложная мысль, но читается легко: моя Мари точно как Кузя, не зря я вмиг заобожала синеглазого! Мари было три года, когда она сбежала к стене и попыталась деревянным совочком прокопать лаз. Виновата была я: сплела сказочку про полоза, который зимой чуть не замерз в ледяном лесу. Мне было пять, я вязала первый в жизни шарф. Крючком вязала, и странный получался шарф — трубой. Ну я и плела глупости вслух. Мол, это шубка для полоза… Когда я закончила бормотать сказочку и уснула, Мари отправилась зазывать полоза к нам на чай. Не нашла его и стала рыть нору — змеиный вход в город…

За спиной кто-то засмеялся, кожу затылка тронуло теплое дыхание. Наверное, мои мысли — тоже запах. Их удачно унюхали.

— Умеешь лечить, — я легко поняла новый запах, новую мысль. Кивнула и ответила словами: — Да, меня учили на врача. Я стараюсь. Только я пока мало могу.

Снова мне задышали в шею.

— Кузю лечила, — разобрала я новую мысль.

Кивнула, во сне не удивляясь тому, что сама с собой содержательно беседую. Психологи бы меня по этому поводу охотно понаблюдали. Только разве в болоте водятся психологи? Могу говорить, что угодно.

— Да, я зашила раны, и Кузе помогло. Он крепкий. А вот Псу… Я старалась, только он не очнулся. Очень больно, когда лечишь… и нет тепла под рукой. Ужас как больно!

Горячее дыхание возле уха. Чую: мне советуют посмотреть влево. Смотрю. Там снится вереница теней-привидений. Я плохо разбираю их, все они в тумане. Вроде — люди? Или нет… У ближней тени ясные синие глаза. Мальчик. Да, мальчик, ему лет семь. Ох, какой проказливый взгляд. Кузеньку ни с кем не перепутать, хоть человеком, хоть щенком. За ним — низкий, широкий… вроде брата Лоло. Страж. Дальше маленький, квелый… совсем как дядюшка карапуза Али, он в поле работает. Следом рослый, с холодным прищуром — охотник. За плечом у него совсем маленький и сгорбленный — он за детьми смотрит, у него ласковые глаза деды Пётры. И еще тени, еще… Очень длинная вереница. Когда начинаю в кого-то всматриваться — проступают детали. Я натягиваю своё-привычное на чужие заготовки. Поэтому в веренице мне снятся люди, близко знакомые.

Вздрагиваю: Ларкс! Делается жутковато. Вижу его тень, но словно стертую. Его удалили из вереницы. Вроде бы очень молодым удалили… Жутковато думать о таком, перевожу взгляд дальше.

И снова вздрагиваю. Пса я не увидела человеком. Зачем искать для него двуногую внешность? Он такой — один, в городе Пуше ему нет равных, я просто не встречала похожих людей. Пес — само совершенство. Могучий, спокойный, умный. Защитник. У него — я разглядела только теперь — были мелкие глаза, бледно-бледно-голубые. Очень светлые. Он часто щурился, пытался пригасить свое слишком хорошее зрение, убирал избыток информации… особенно днем. Ну и вдобавок привычка. Когда он смотрел на Кузю, особенно узко щурился — улыбался. В его породе, щурясь, выказывают расположение. Пес обожал Кузю. Он был Кузе… да: родной брат. Он верил, что младший ребенок в этой веренице вопреки всему выздоровеет, вырастет, сможет стать новым защитником стаи.

Я вздрогнула и обернулась.

— Они все — ваши дети?

Во сне увидеть Кузину маму человеком оказалось просто. Она помогла мне, конечно же. И кроме того… она теплая. Мне всегда хотелось, чтобы вот так посмотрели на меня — на любимого ребенка. Увы, моя суррогатная мама даже к родной Мари безразлична. Все люди разные, она не злая. Просто уродилась… рыбиной пустоглазой. А Кузина мама улыбчивая, внимательная. Она снится мне женщиной чуть старше сорока, светловолосой и сероглазой. У неё за правым плечом едва заметна тень мужчины. Того, кто был отцом Кузе, Псу и еще многим. Его давно нет. Но его помнят.

— У нас, матерей стаи, много детей, — мы удачно настроились, я даже различаю выражение её лица. Понимаю мысли и выговариваю их. Иногда бывает сложно, будто она меняет наречие во время размышлений. Но в целом смысл угадывается. Сейчас Кузина мама понимает незаданный вопрос о семьях в стае. — В стае особенный удел быть матерью. Не всем он дается. Здесь мои кровные дети, — говорит она и добавляет: — Но все дети рода тоже дети… принцессы.