Непрекрасная Элена

Конечно, слово «принцесса» я додумала. Я и наяву охотно складываю сказки, а тут — по уши в болоте, во сне и чудесах — чего еще ждать от воображения? Слово плотно льнёт к смыслу. Она именно принцесса, она отвечает за свой род и однажды станет королевой, пусть в ином смысле, чем у людей — но есть и общее, это власть и высокое положение. Кузина мама не жаждет королевского места, не спешит занять его. Скорее, мирится с неизбежным. Почему? Вроде понимаю ответ: королева принадлежит стае целиком, до последнего вздоха и движения души.

— Разве Кузя больной? — отбросив сложные мысли, насторожилась я.

— Поздний. Последний мой кровный. Связь с началом отца ослабла. Кузе трудно вырасти до защитника. Пес был в его возрасте вот такой. — Принцесса указала рукой, я оглянулась и увидела их рядом: Кузю и второго щенка. Пес втрое крупнее! — Ты лечила. Вижу: он теперь растет быстро. Много ест. Раньше не хотел есть. Совсем. Не мог спать. По много дней маялся болью.

Она вздохнула и поникла. Я покосилась на привидение Кузи. Даже во сне — толстопузое и жующее… Это он-то не ел? Не спал? Да уж, мне сложно представить. А его маме было больно помнить, как малыш едва теплился.

— Я могу помочь? Вы приснились для этого?

— Три причины. Сначала любопытство, — принцесса изучила свою тонкую человечью руку с полупрозрачными пальцами. — Дальше недоумение… я чую тебя смутно. Как человека лишь отчасти. Отчасти как… законника? Это довольно страшно. Законники ходят мимо, всегда мимо. Мы знаем их силу и тоже ходим мимо. Ты… кто?

— В основном человек, — осторожно ответила я. — Но про своих кровных родителей я мало что знаю. Всякое возможно. Я бы сама хотела узнать, что во мне намешано.

— Главное. Обмен, — принцесса не дала сбить себя с мысли. — Я дам тебе то, что даю детям стаи, как принцесса. Каждому пою, он впитывает и меняется, чтобы найти предназначение. Раскрыть себя. Я спою тебе в полный голос. Станешь сильнее. Тогда помоги сыну и маме.

— Я врач. Обязана помогать, не надо просить, тут долг, мой, — быстро кивнула я. — Только у меня мало опыта. Я готова посмотреть всех больных… только я людей-то лечить не допущена. О вас я знаю совсем мало.

— Ты не спешишь? Люди всегда спешат, так мы думаем.

Я покачала головой. Подумала о Мари, и её бледная тень вроде бы возникла далеко, на холме. Еще я подумала о Матвее — и стало темнее, будто ночь нагрянула. Душа заболела. Но меня сразу погладили по голове. Как я мечтала. И обняли, пожалели… Я закрыла глаза, посоветовала себе во сне — спать. И заснула.

* * *

По-настоящему я очнулась от своего же крика.

Пульс — двести! Жар такой, что об меня можно разжигать дрова. В глазах черно. Голову сжимает обруч боли. Меня тошнит, скручивает в судороге… и я тону, тону! Задыхаюсь, пускаю пузыри. Сплевываю тину, дышу со всхлипами.

Расслабляюсь. Вода холодная. Хорошо, жар быстрее схлынет. Пульс уже утихает…

— Кузя!

Никто иной не мог бы так нагло и ловко облизать мне морду. И, кстати, по ощущениям, у меня именно морда. Опухшая, с трясущимися щеками и дряблой шкурой. Или всё же — кожей? Не важно.

— Кузя!

Снова… Отвратительно шершавый язык. Вся моя морда в слюнях, тьфу. Как от такого может стать лучше? Однако же — стало. Почти верю, у меня лицо, а не морда. Не самое красивое, но — лицо. Длинноватое, скулы высокие. Глаза слегка раскосые, говорят — лисьи. Да что мы про лис-то знаем, горожане? Вряд ли у них зеленые глаза. Лисы рыжие, а вот мои волосы темные. Хотя стоп: рыжие лисы — это из мира предков. И, если я прямо теперь не перестану думать глупости, меня третий раз оближут от горла до затылка!

Кое-как сажусь в чавкающей жиже. Меня бережно поддерживают, аж в пять хвостов. Кузя не в счет, он мечется туда-сюда по топям, по спинам и головам сородичей, но моим исцарапанным плечам.

Итак, что произошло? Вероятно, принцесса спела для меня. И, судя по скачку температуры и приступу тахикардии, отреагировала я бурно. Сработало? Или я отторгла? А, разберусь… Пока что кручу башкой, разбрасываю брызги с волос, озираюсь. Вон принцесса — на пригорке. Наблюдает. Вне сна, в яви, у неё все те же теплые серые глаза.

Переворачиваюсь на брюхо, выползаю из болота. Совсем не трудно, когда помогают. Трясина разочарованно чавкает, отпускает. Даже она не спорит с волкодлаками. Как их звал дед Слав? Валги. Слово и короче, и на язык ложится удобнее.

Ползу по рыжей сухой траве, сажусь на пригорке и глубоко вздыхаю. Отпустило. Я болеть не умею, как-то не доводилось. Оказывается, это совсем отвратительное ощущение — быть больной.

Кузя ныряет под руку и толкает носом, велит обернуться: смотри. Поворачиваю голову. Ух ты! Толпа валгов бережно несет на ковре, сплетенном из хвостов, крупную, седую в серебро… бабушку. Ну конечно, я же обещала лечить всех, и её первую.

Смущенно прячу в дальний ящик надежду на сытный обед. Прощупываю рубаху, холодею от ужаса. А если футляр утонул? А если… Кузя протягивает мне обмотанный хвостом футляр и морщит нос. Он умница, лично сберег. Глажу малыша, хвалю и прошу еще немного подержать. Щурюсь ему — то есть улыбаюсь по-здешнему.