Неприличное предложение

— Да засунь ты его себе туда, где бывал мой член, — откинул Илья её руку.

Их оглушило раскатом грома. Как из ведра полил дождь.

Но Рита всё равно засмеялась.

— Глупенький. Неужели ты надеялся, что сможешь так легко от меня отделаться? Что плюнешь и разотрёшь? А потом как ни в чём ни бывало вернёшься и будешь счастливо трахать свою девчонку?

— Ну почему же девчонку? Может, я буду трахать твою дочь? Думаю, она будет не против. Ей главное, чтобы я не делил её с тобой. Но думаю, ты с ней как-нибудь договоришься.

— Нет, малыш. Не договорюсь. Я не буду тебя ни с кем делить, — подтянула она его к себе за шею, впилась в губы. И прежде, чем Илья успел что-то предпринять, со всей силы толкнула его в грудь. — Гори в аду!

Он взмахнул руками, чувствуя, что теряет опору.

Но уже ничего не смог сделать.

Это были самые длинные — последние три секунды жизни Ильи Лейкина.

И всё, что он успел сказать, закрыв глаза:

Господи, прости!

Глава 38. Яна

— Что? — я покачнулась, глядя на Платона с ужасом.

— Мне очень жаль, — Прегер тяжело вздохнул. — Такова предварительная версия полиции Мальты. Несчастный случай. Неудачное стечение обстоятельств. Скорее всего Илья сорвался со стены и упал вниз на прибрежные камни. В тот день был сильный шторм. Тело унесло в море, его не нашли.

— Не нашли? — повторила я бесцветным голосом.

Бледный, как полотно, Прегер, протянул здоровую руку, чтобы меня обнять.

— Но они ведь ищут? — заглянула я ему в глаза, подхваченная его надёжной рукой. — Ещё ведь есть надежда, что он спасся?

— Конечно, — убедительно кивнул он. — Ещё есть. Конечно, есть, малыш… Там Гриша… Он обязательно его найдёт, и он…

В горле встал ком, голос Платона тоже сел, он не закончил фразу.

— Его ведь могли подобрать какие-нибудь моряки. Или течением принести на соседний остров. Или, как Одиссея, потерпевшего кораблекрушение… — Глаза защипало. Губы предательски задрожали. Я ткнулась в грудь Платона. — Его подберёт Калипсо, вылечит…

— … и будет держать в заточении, — прижал меня к себе Прегер. — Это же было как раз на Мальте? А потом он всё равно от неё сбежит. Обязательно.

— Ты тоже знаешь эту легенду? — закрыла я глаза, точно помня, что мне её рассказывал Илья.

— Чего я только не знаю, девочка моя, — погладил меня Прегер по голове. Но слёзы было уже не удержать ничем.

— Я знала, чувствовала, что ничем хорошим эта поездка не закончится, — рыдала я у Платона на груди. — Зачем я его отпустила? Почему не заставила остаться?

Прегер укачивал меня как маленькую.

— Ян, ты бы его не остановила. В этом нет твоей вины. Просто так случилось. И с этим ничего не поделаешь.

— Этого не может быть. Нет, — упрямо повторяла я. — Нет! НЕТ.

Нет.

То выкрикивала. То шептала. То выдыхала совсем беззвучно.

И снова рыдала, насквозь пропитывая рубашку Платона слезами.

— Господи, ну зачем? Ну не такой же ценой? Ну не так же?

— Ну, почему сейчас? Для чего? За что? — эхом повторял Прегер, как и я, изо всех сил цепляясь за призрачную надежду, лишь бы не услышать страшные слова: Ильи больше нет. Совсем. Нигде. И никогда уже не будет.

А я раньше не замечала, как одно событие может изменить даже ход времени.

Но с этого дня словно не стало понедельников и пятниц, праздников и будней.

Все дни стали на одно лицо — днями ожидания вестей.

Может, их было два. Может, семь. Они слились, скатались, слепились в единый клубок бесконечного ожидания, без рассветов и закатов, в один очень длинный серый пасмурный день.

День, когда я ходила за Платоном, боясь отпустить его руку. Потому что боялась и его больше никогда не увидеть. И его потерять.

Нет!

— Тебе надо поесть, — подвинул ко мне тарелку с бутербродами Платон.

Я помотала головой, кутаясь в плед и глядя в одну точку.

Он прижал меня к себе.

Ему было не легче, чем мне. Он тоже прочти не спал, ничего не ел, что бы я ему ни приносила. Не мог работать, ходил с красными глазами и раскачивал раненую руку в повязке, как младенца в колыбели.

И так же, как он меня, я ничем не могла его утешить.

Мы просто жались друг другу как два пингвина на льдине и сидели так, то ли поддерживая друг друга, то ли просто согревая.

Почему-то было невыносимо холодно. Холодно и пусто.

В квартире. В городе. В душе.

А от Селиванова не было вестей. Никаких. Ни плохих, ни хороших…

Но как бы мы ни переживали, как не могли даже шевелиться, в надежде, что всё это вот-вот закончится и всё снова будет хорошо, но… мне надо было на практику, Прегеру — работать. И хотели мы того или нет, пришлось вставать и идти.

А ещё у меня была задержка.

И я не знала, как сказать Платону, вдруг осознав, что я действительно могу быть беременна. Но это может быть не его ребёнок.

И не могла не сказать.

Так прошла ещё неделя. Наступили выходные.

— Наверное, надо съездить к его маме? — предложила я.

У меня в кармане лежал тест: я точно была беременна. И не понимала, что чувствую. Страх и панику? Радость и благодарность? Все чувства так притупились и смешались за эти дни, что я даже не пыталась понять.

Я понимала только одно — разговор не будет простым.

Платон кивнул: