Непримиримые 2

— Прости, — бросаю беглый взгляд через плечо. — Я понимаю, что веду себя неправильно, но я очень опаздываю. У меня важные дела, — начинаю восхождение.

— Я хочу, чтобы ты знала, — в спину и без укора, что жалит сильнее, чем, если бы угрожал или ругал, — я тебя очень жду. Мы все… Дом твой…

— Я знаю и благодарна, правда, — нервно киваю, потому что вот-вот разревусь. А я не должна. Черт, мне всего-то нужно забрать коробочку грима и вéлик с запасным инвентарем, на тот случай, если что-то случится.

Не желая затягивать душевно раздирающую сцену, взбегаю по лестнице и врываюсь в свою комнату. Глазами обшариваю обстановку. Все по-своему, все родное: ничего не изменилось.

И даже рыжий… на месте. На моей постели… кто бы сомневался… на какой-то вещи.

Заслышав шаги, испуганно взвивается дугой. Глаза как блюдца, шерсть дыбом, хвост — столбом. Ощеривается — шарахается, но уже через секунду начинает нервно хвостом покачивать, а затем все плавней. Глаза сужаются. Рыжий заметно успокаивается.

Еще миг — глухо мявкает, околдовывая серостью взгляда, и спрыгивает…

Не думала, что этот засранец может меня принять. Но… видимо, принимает. Ластится к ноге, издавая какой-то умопомрачительный бархатный мур. Даже улыбка на губах расползается против воли.

Принять — одно, а вот пробраться в мое закупоренное сердце — другое. И он сделал это! Под стать своему скверному, самовлюбленному хозяину. Просто, незаметно, без особой деликатности и не размениваясь на мелочи и мои пожелания. Пнул дверь и устроился поудобнее.

Верст, не хуже дрессированной кошки Куклачева, вырисовывает восьмерки вокруг моих ног, продолжая обтираться и напевать любовные баллады. То, что любовные — сто процентов, потому что прошибает нехило. В самое сердце. Не может что-то поверхностное так зацепить. Не сразу понимаю, как, зачем и почему, но подгребаю котЭ к груди. Рыжий влажным носом очерчивает мой, трется о губы, шершавым языком прогуливаясь по лицу, и только теперь с горечью осознаю, что слизывает мои слезы.

— Мур, — интимные переливы в кожу вызывают неописуемое ощущение доброты и щенячьей нежности. — Мур, — ластится к щеке подлая животина, расщепляя мою нервную систему. — Мур, — проникает в душу и… начинает выедать кислотой, обнажая совесть. Я ведь за все время ни разу не подумала, каковó коту. Быть не нужным, быть шпыняемым… И тут, вроде, только прикипаешь к кому-то, и тебя опять бросают.

Первую мысль — и кота с собой взять, — тотчас отметаю. Не знаю почему, но перед глазами животрепещущая картина, как милый котЭ, а он изврат еще тот, в поисках нового фетиша по квартире Шувалова носится, а потом нечаянно из кармана парня пакетик с коксом вытаскивает…

Да!

Кошачья вакханалия изврата-кошака в наркотическом угаре на моем нижнем белье…

И тут же — нет!!!

Моя фантазия на этом сдувается.

— Верст, — сильнее прижимаю к груди рыжего и ласково перебираю пальцами мягкую шерсть зверя. — Обещаю, скоро вернусь. И больше никуда без тебя. Понял? Куда я — туда и ты…

— Мур, — щекочет животина невероятно чувствительный участок на шее, вынуждая зайтись смехом.

— Прекрати! — передергивает от ощущений. — Мне пора, рыжий. Но я вернусь. Обещаю.

Смачно чмокаю котяру в нос и возвращаю на постель.

КотЭ, словно поняв, а что удивительнее — поверив, как ни в чем не бывало принимается обустраиваться на своем лежбище. Мурчит, лапками перебирает, сворачивается калачиком…

В ванной комнате нахожу подаренную Ланой упаковку с гримом, несколько тонирующих баночек для волос, а когда оказываюсь в спальне, чуть мешкаю — в комнате мнется бабушка.

— Ирочка, милая, — сверкают слезы на глазах родственницы. Аж дурно и тошно становится. — Ирочка, — вторит бабушка, подступая еще ближе, руки к груди прижимает, хотя вначале ко мне тянула.

— Ба, — спазмом сдавливает горло. Не могу говорить. — Я очень-очень спешу, — огибаю родственницу, шагая к выходу. Бабушка всхлипывает. Уже на пороге комнаты торможу. Какая бы жесть ни происходила в жизни, я не смею обижать самого дорого человека, который любит и готов прощать раз за разом самые непростительные мои поступки!

Настоящая «Я» перебарывает заигрывающуюся стерву.

— Бабушка, миленькая, — порывисто возвращаюсь и обнимаю родственницу. Жарко и с чувством целую в щеку. — Я тебя очень люблю, но у меня очень важные дела. Настолько, что перемешивается и жизнь, и смерть. Если бы не это, я была бы дома. Верь мне…

Бабуля смаргивает слезы, поджимает губы.

— Ты обещала мне верить и не осуждать, — напоминаю недавние слова родственницы.

Ба рьяно кивает и даже выдавливает улыбку:

— Никогда не сомневайся, моя маленькая, — заверяет горячо и пылко. -

Ты же знаешь, что у тебя есть я! Я всегда готова выслушать. И помочь всем, чем могу.

Вот, почему я так боялась идти домой.! Душа в клочья… Ко мне с понимаем и любовью, а я… как тварь последняя — без должного уважения.

Целую родительницу еще крепче:

— Вы с дедом мне самые близкие, — придерживая за хрупкие плечи, отстраняюсь от родственницы. Глаза в глаза: — Я скоро вернусь, — твердо и убедительно, подкрепляя кивком.