Непримкнувший. Воспоминания

Вскоре стараниями Лысенко – Презента и других были политически ошельмованы все советские генетики: академики Кольцов, Серебровский, А. и Б. Завадовские, профессор Н. Дубинин, профессор Жебрак, десятки и сотни их коллег.

Затем шельмование перешло на большую группу выдающихся советских селекционеров: на академиков Т.Н. Константинова, П.И. Лисицина, Н.В. Рудницкого и многих, многих других. Созданными ими сортами пшеницы, ржи, клевера, льна, ячменя, картофеля и других культур засевались десятки миллионов гектаров. Но каждый из них был в чем-то не согласен с той лженаучной вульгарщиной, которую изобретал Лысенко в области селекции, либо с теми диктаторскими методами, которые он практиковал в отношении ученых. И этого было достаточно, чтобы заклеймить выдающихся ученых кличками «вейсманисты», «морганисты», «мендельянцы», «антимичуринцы» со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Главным своим критиком Лысенко считал крупнейшего советского и мирового ботаника и генетика, президента Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук Николая Ивановича Вавилова. Я познакомился с Н. Вавиловым в 1935 г. Ученый с энциклопедическими познаниями, блестящий исследователь и организатор, Вавилов был гордостью советского естествознания. Я многократно был свидетелем, как на различных сессиях и совещаниях с тактом и терпением старался Николай Иванович вышелушить что-то рациональное в домыслах Лысенко, выступавшего там же с непревзойденной претенциозностью.

В годы ежовского террора Н.И. Вавилов был арестован и погиб в заточении. Погибли и некоторые другие советские генетики и селекционеры. Многие лишились права и возможности работать в своих лабораториях и на кафедрах.

И чем назойливее и шумливее развертывалась кампания о «буржуазной морганистско-мендельянской генетике» и о «великих открытиях» Лысенко, тем все больше отставала советская биологическая наука от уровня мировой науки и тем дороже должно было расплачиваться советское общество за это отставание.

Мы предавали проклятию ген и платили затем миллионы рублей золотом для закупки в Америке гибридных семян кукурузы, полученных на основе завоеваний классической генетики.

Мы отлучили от науки Грегора Менделя и его последователей и расходовали огромные валютные фонды для закупки чистопородного скота, выведенного на основе законов наследования признаков, открытых Менделем.

Мы объявили буржуазной выдумкой теорию наследственности когда на основе этой теории методом увеличения числа хромосом выводились высокоурожайные сорта хлебных злаков, множилась сырьевая база лекарственной промышленности, – и выплачивали дань за свое отставание.

Некоторые ученые писали и рассказывали обо всех этих аномалиях, наносивших огромный вред советской науке и сельскохозяйственной практике в ЦК, в правительство, Сталину. Но все оказывалось безрезультатным. Как только какой-нибудь ученый осмеливался высказать свое несогласие с теми или иными положениями Лысенко в лекции или в печати, следовали репрессивные меры: публичное осуждение смельчака в печати, снятие редколлегии журнала и т. д. И Лысенко поднимался еще на одну ступеньку пьедестала почета.

Мы – рядовые работники Отдела науки ЦК и разумом, и инстинктом, и по логике вещей понимали глубокую ненормальность сложившегося положения в биологической науке. Казалось совершенно невероятным, чтобы 99 процентов советских ученых – коммунистов и беспартийных, старых и молодых – ни с того ни с сего ополчились против одного новатора. Неужели вся рота идет не в ногу, один Лысенко в ногу?

Мы сели за Дарвина, Менделя, Моргана, Мичурина, советские учебники по генетике и растениеводству, зоотехнике. Мы обратились к академику А.С. Серебровскому, профессору МГУ, с просьбой провести с нами занятия и необходимый минимум лабораторных опытов по генетике.

И вот мы в университетской лаборатории. Мы сами подсчитываем мушек-дрозофил, скрещиваем их, создаем всякие комбинации и отчетливо видим закономерности наследования, расщепления, условия образования константных (нерасщепляющихся) форм и т. д.

И чем глубже внедрялись мы в научную литературу, чем больше беседовали с истинными учеными, тем тверже убеждались, где истинная наука – основа практики и где непроходимая вульгарщина. Вульгарщина, прикрытая громкими фразами, что человек должен быть активным преобразователем природы, а не пассивным приспособленцем к ней; что довольно по 10 лет корпеть над одним сортом пшеницы, надо делать это за год и т. д.

Жизнь убеждала, что подлинно научная биология, классическая генетика, Мичурин, Лисицын, Рудницкий – действительно преобразует животный и растительный мир, а за громкими фразами вульгаризаторов нет ни крупицы ценного на благо советского народа.

И тем не менее мы бессильны были что-нибудь сделать, чтобы обуздать невежд и поддержать в науке истинные, а не мнимые силы прогресса.

И так продолжалось вплоть до падения Хрущева, когда постепенно, со скрипом, при сопротивлении заскорузлых чиновников начало выявляться истинное лицо и опустошительные последствия лысенковщины.