Непримкнувший. Воспоминания

Я остановился на этом так подробно потому, что лысенковщина – это не единичный патологический эпизод. Это – социальное явление. Лысенковщина показала, какой неисчислимый вред в условиях планового, социалистического хозяйствования приносит фаворитизм.

В частнокапиталистическом обществе капиталовложения или меценатство в конце концов есть дело риска, добродетели или блажи отдельного лица. Оно и несет личные потери от этого дела или извлекает прибыль. Совершенно иные последствия фаворитизма в организованном обществе. Лысенковщина показала, что:

• На протяжении 30 лет было наложено эмбарго на целую науку, имеющую жизненно важное значение.

• Поколение за поколением студентам-естественникам, агрономам, зоотехникам преподавался ряд дисциплин, покоившихся на научно ложной основе.

• Большая армия тружеников сельского хозяйства – селекционеров, колхозников-опытников – ориентировалась на некоторые методы и приемы ведения земледелия и животноводства, которые противоречили научным основам сельского хозяйства и наносили ему ущерб.

К сожалению, система фаворитизма имела место у нас не только в отдельных отраслях науки. Я мог бы назвать посредственных певцов, которые усыпаны были высшими званиями и наградами, потому что они «нравятся наверху». Я мог бы сказать о не самом талантливом живописце, стоявшем на вершине художественного Парнаса, потому что он рисовал такого-то «наверху». Я мог бы напомнить о некоторых заурядных киноактерах, которые зачислены были в бессмертные при жизни, потому что «такой-то» считает их гениальными.

В условиях, когда литература, искусство, наука направляются из единого центра, такой фаворитизм является чрезвычайно пагубным для духовной жизни страны.

Когда отшумят годы и на поверхности нынешнего времени улягутся волны, будущий летописец, возможно, начертает в своем повествовании: Хрущев – это Распутин в политике; Лысенко – это Распутин в науке.

Но это стало ясным для всех лишь через несколько пятилетий. В годы же, о которых я пишу, Хрущев был всесильным соратником Сталина, а Лысенко огражден был от всякой критики самыми высокими званиями и постами – вплоть до поста заместителя Председателя Совета Союза Верховного Совета СССР.

Мне как ученому и как коммунисту очень дороги престиж советской науки и достоинство Советской страны. И я всем существом моим жаждал конца лысенковщины, дискредитировавшей и нашу науку, и мою Отчизну. Вот почему я без колебаний поддержал намерение Ю. Жданова выступить с критикой Лысенко на семинаре лекторов.

Программу семинара я доложил М. Суслову как начальнику Агитпропа.

Доклад Ю. Жданова состоялся. Все изложено было с большим тактом. Критика Лысенко велась в строго научном плане. Доклад встречен был на семинаре с большим сочувствием.

На следующий день мне позвонил Г. Маленков:

– Я прошу прислать мне стенограмму доклада Юрия Жданова на семинаре лекторов.

Я сказал Маленкову, что стенограмма будет через несколько дней: надо расшифровать, затем автор должен выправить ее.

Маленков:

– Я звоню не только от своего имени. Я хочу, чтобы вы поняли, что стенограмма должна быть прислана немедленно и без всякой правки.

Я зашел к А.А. Жданову и сказал ему о звонке. Андрей Александрович был очень озабочен:

– Маленков достаточно вышколенный человек. Он не звонил бы вам, не имея на то поручения Хозяина. Пошлите стенограмму. Но как вы могли разрешить такой доклад, не посоветовавшись со мной? Мне было бы грех жаловаться на Юрия. Он воспитанный человек и очень почтителен дома, в семье. Но страшно увлекающийся, романтик. Он ни слова не сказал мне о предстоящей лекции. Действовал от чувства. А как вы, зрелый политработник, не оценили, к чему может повести такой доклад?

– Андрей Александрович, но ведь надо же кончать со всем этим позором. Ведь негодуют все ученые. Сельскому хозяйству наносится огромный урон. С лысенковской абракадаброй мы же становимся посмешищем среди истинных ученых всего мира, в том числе дружественно к нам настроенных…

Жданов:

– Ах вы, наивная душа. Что вы мне-то доказываете? Я вижу, что вы не научились оставаться на почве реальности…

На следующий вечер А.А. Жданова, М. Суслова, меня и Ю. Жданова вызвали на заседание Политбюро в кабинет Сталина. Заседание началось с вопроса о докладе Ю. Жданова на семинаре лекторов. Сталин был хмур. Как я понял из последующего, в руках он держал стенограмму ждановского доклада.

– Все прочитали доклад Жданова, молодого Жданова?

Голоса:

– Прочитали.

Сталин:

– Это неслыханное дело. Без ведома ЦК поставили на сборе лекторов доклад молодого Жданова. Разделали под орех Лысенко. На каком основании? Кто разрешил?

Все молчали. Мне казалось, что ответ на этот вопрос должен дать Суслов, как начальник Управления, которому я письменно доложил обо всей программе семинара. Но он молчал. Молчание становилось тягостным и невыносимым. Тогда поднялся со стула я и сказал:

– Я разрешил, товарищ Сталин.

В комнате повисла свинцовая тишина. Сталин круто остановился против меня, и я встретился с его испытующим тяжелым взглядом.