Непристойная рукопись

Бланшар крикнул лакею, чтобы его не беспокоили и, запершись на ключ, достал из тайника старинную рукопись. Возмутительно, из-за приторных, словно сироп, страданий по взбалмошному юнцу он до сих пор не занялся гораздо более важным делом! Он аккуратно расположил на столе подставку и, плеснув в маленький ковш воды, зажёг горелку. Пожалуй, для пробы можно воспользоваться самой первой страницей дневника. В конце концов, она больше не имеет цены, ведь книга уже издана, и он хранит первую часть записок всего лишь как талисман удачи. Эжен медленно подставил лист на поднимающейся струйкой пара. Видно, он опустил его слишком низко, бумага пошла волнами и чернила буквально на глазах стали расплываться, сливаясь в бесформенное пятно. Ему пришлось истратить ещё четыре страницы, пока он добился сносного результата. И теперь, наморщив лоб от усердия, подрагивающими от волнения пальцами вынул из папки склеенные листки. Он так увлёкся, что даже не заметил, что простоял напряжённо согнув спину больше часа. Сжав губы, он аккуратно попытался отделить первую страницу. Чёрт возьми! Получилось! О Господи, неужели ему всё же удалось?! Через три часа кропотливой работы перед ним на столе лежали недостающие страницы рукописи. Поливаясь потом, Эжен рухнул в кресло и прикрыл глаза. Он совершенно обессилел, словно тащил в гору тяжёлую ношу. Очередную победу Бланшар воспринял как символ, что его предыдущие решения абсолютно верны. Удивительно, как любая привязанность мешает людям жить! Когда он работал над первой книгой, совершенно наплевав на Вероник, дела шли отлично. И какой тяжкой оказалась вторая рукопись из-за романтического увлечения Тео. Эжену не терпелось прочесть то, что так долго было недоступным. И он, не приведя стол в порядок, благоговейно взялся за старинный дневник. Он успел пробежать глазами всего несколько строк, как послышался робкий стук в дверь.

– Эжен, ты не выходишь несколько часов!

– Оставь меня! – раздражённо воскликнул Бланшар. – Я же сказал, что занят!

– Но ты ничего не ел с раннего утра, – заискивающим тоном бросил Теофиль.

– О Боже, ты думаешь я решил уморить себя голодом из-за тебя? Вообрази только, у меня есть более важные дела, чем упиваться любовными страданиями. Я действительно крайне занят, и ты ужасно мне мешаешь своей мнимой заботой.

– Да-да, прости… – торопливо пробормотал Теофиль.

Когда Бланшар наконец соизволил выйти из кабинета, лицо его было бледным, глаза лихорадочно блестели. Он жадно осушил полный бокал вина и рухнул в кресло в гостиной.

– Эжен! Что с тобой, дорогой друг! Тебе дурно? Я немедля пошлю за доктором! – воскликнул юноша, с испугом глядя на хозяина.

– Нет… не нужно, я просто устал. Послушай, Тео, я хотел бы прогуляться.

– Прогуляться, сейчас? Но ведь уже поздно.

– Мне всё равно, я сойду с ума, если не подышу воздухом. Впрочем, я не настаиваю, ты вовсе не обязан сопровождать меня.

– Нет, я пойду с тобой, – решительно заявил Теофиль.

Эжен с наслаждением подставлял лицо прохладному ветерку и глубоко вдыхал посвежевший к вечеру воздух. Они оставили экипаж возле сада Тюильри и теперь медленно шли пешком.

– Да, друг мой, – внезапно проронил Бланшар. – Хоть я и обещал, что больше не стану обсуждать твоё поведение, но мне, право же, любопытно, как ты оказался в столь неприглядной истории. Идти пешком от предместья, словно жалкий нищий.

– Видишь ли, Эжен, – замявшись, тихо произнёс юноша. – Я совершенно утратил возможность соображать после… после того, как достал опий. Откровенно говоря, я вряд ли составлю картину целиком. Даже не помню, как я оказался в компании некоего молодого человека. Если не ошибаюсь, его звали Креспен. Он и его подружка буквально навязались мне в друзья. Я зачем-то отправился к ним в гости. Вообрази, Эжен, он снимает жалкую мансарду возле Монмартра. Это просто конура. Там даже нет кровати, и они с любовницей спят прямо на полу на тощем тюфяке. Мы ночевали там втроем на этом ужасном матрасе. Хотя я несколько раз порывался уйти. Мы здорово напились, хотя я и так достаточно одурел от порошка. Вроде бы Креспен уверял, что он художник и непременно станет писать мой портрет. Он нашёл, что у меня выразительное лицо. Потом мы где-то бродили, играли в карты в совершенно убогом кабаке, где страшно воняло. А после… я сам не знаю, как вышло… но карманы мои были совершенно пусты. Мне было дурно, и вид был ужасен, я не решился зайти в наш дом и на оставшиеся сорок су доехал до предместья. А узнав, что ты в Париже, мне ничего не осталось, как возвращаться.

– Вот дурак! – вырвалось у Бланшара. – Неужели не сообразил, что можно привести себя в порядок и переночевать в загородном доме?

На скулах Теофиля проступил румянец.

– Конечно, можно, – опустив голову, прошептал он. – Не будь я в том состоянии.