Непристойная рукопись

Начисто отбросив совет Бурвиля поехать на воды и привести нервы в порядок, Эжен вновь и вновь просиживал за столом, исписывая не меньше пачки бумаги в день. Складывая рукопись в папку, он даже не перечитывал написанное, вообразив, что слишком придирается к самому себе. Ничего, время всё расставит по местам, потом он наверняка сочтёт рукопись вполне достойной. Или же внесёт необходимые правки. Но когда ему вздумалось, наконец, заглянуть в свои записи, его охватил леденящий ужас. Бланшару показалось, что земля ушла из-под ног. Лицо покрылось испариной, руки дрожали так сильно, что листы веером рассыпались по столу. На каждой странице был один и тот же текст! «Итак, я маркиз Патрис Дефорж дю Мерсье, мне минуло шестнадцать, и я чертовски хорош собой… Сам не знаю, отчего я взялся вести дневник, скорее от скуки, что одолевает любого юношу, лишённого добродетели, любителя праздной жизни и не склонного к обучению…» В ускользающей надежде он расшвыривал бумаги на столе, выкидывал на пол содержимое ящиков, буквально ползал по полу, поднимая к глазам очередную страницу, но вглядевшись, с проклятьем рвал её в клочья. Испуганные слуги так и застали хозяина на полу в ворохе мятой изорванной бумаги; он сидел, качаясь из стороны в сторону, и выл, словно раненый зверь.

Доктор Бурвиль лишь скорбно качал головой.

– Вообразите, господин Реманжу, я ведь настоятельно советовал де Бланшару уехать на воды. Кажется, он совершенно подорвал здоровье.

– Не будем впадать в уныние, сударь, – поджав губы, шепнул секретарь барона. – Я и господин Баретт искренне надеемся, что это всего лишь нервное расстройство, вызванное переутомлением. В конце концов, Эжен довольно молод, кажется ему ещё нет сорока.

– Не знаю, что и сказать, сударь. У господина писателя и прежде водились странности. Возможно, он склонен к истерии или в роду его были умалишённые. Но я, конечно же, сделаю всё, что в моих силах.

– Да, да, непременно. Если вам необходима помощь и советы других специалистов, то господин барон готов привезти их даже из-за границы.

Эжен метался в горячке несколько дней. Прислуга шепталась, что хозяин окончательно спятил. Днём он впадал в забытьё и дремал, измученный кошмарами, что донимали его каждую ночь. К вечеру он становился беспокойным, требовал закрыть окна на щеколды, и по три раза уточнял, что входная дверь основательно заперта. Но при этом категорически отказывался от сиделки, заявив, что не потерпит в комнате посторонних.

Бланшар сжимался на постели в комок и с обречённостью приговорённого ждал полуночи. Стоило ему хоть на мгновение закрыть глаза, как его начинали мучить видения, что ещё больше погружали его в пучину безумия. Однажды перед ним возник образ тётки так ясно, словно она сидела в кресле напротив кровати.

– Вот! – торжествующе бросала старуха. – Что я говорила! Все писатели развратники и прощелыги, попробуй возразить! А ты, ко всему, ещё и убийца! Убийца! Убийца! – вопила она. Липкий от пота Эжен сжался у изголовья постели, вцепившись в одеяло, будто оно могло защитить его от опасности. Расширившимися глазами он смотрел на старуху и бессвязно лепетал:

– Я не хотел… тётя Октавия… право же… не хотел… вы буквально вынудили меня так поступить… но… я не делал этого… поверьте… это не моя вина… Вероник…

– Ай, – скривилась старуха. – Вряд ли ты так же блеял, когда уговаривал эту дурочку отравить меня. Сам ты не решился, впрочем, ты всегда был труслив. Можешь приписать себе ещё один грех, дорогой племянник.

В другой раз ему показалось что возле двери застыла Вероник с младенцем на руках. Эжен, дрожа всем телом, унижено молил её оставить его в покое. Но служанка лишь тупо и монотонно упрекала его в том, что он не желает признать ребёнка. А навязчивое детское хныканье преследовало его несколько ночей кряду.

Ему виделась Элен в строгом платье, перчатках и молитвенником в руках. Фигура её была почти прозрачной, словно дымка. Но пристальный взгляд её глаз он ощущал так явно, что едва не разрыдался оттого, что бессилен вымолить у неё прощении или прогнать прочь. Появление Тео вызвало у Бланшара новый приступ горячки. Молодой человек вёл себя дерзко, бросал Бланшару обвинения в своём падении, а затем и гибели. Призрак молодого Бриссона исчез только под утро, когда Эжен попросту лишился чувств. И хотя едва ли не ежедневно в дом к нему спешили самые маститые доктора и задумчиво шептались возле его постели, ни обёртывания, ни новомодные микстуры ничуть не улучшали его состояния.

А когда в одну из ночей, как всегда, наполненных кошмарами, Эжен увидел маркиза Дефоржа, сидящего прямо на его кровати, то утратил последние проблески сознания. Последнее, что он запомнил, – ослепительный красавец в старинном камзоле и щедро отделанной кружевами блузе, ворот которой был скреплён алмазной брошью. Сняв шляпу и встряхнув густыми блестящими локонами, Патрис ухмыльнулся и бархатным голосом проворковал: