Непрошеная повесть

Ицукусиму, храм в краю Аки, в давние времена посетил император Такакура¹, он прибыл морем, на корабле; меня манило морское странствие, хотелось пройти по его следам, по белопенным волнам, и я решила отправиться на богомолье в Ицукусиму. Как повелось, я села в лодку в селении Тоба, спустилась вниз по речке Ёдо и в устье пересела на морское судно. Робость невольно проникла в сердце, когда вверилась я жилищу на волнах…

Услышав, как люди на корабле толкуют: «Вот бухта Сума!..» – я вспомнила, как в древности тосковал здесь в изгнании тюнагон Юкихира², и захотелось спросить хотя бы у ветерка, пролетавшего над заливом³, где же стояла его одинокая хижина?..

На ночь судно причалило к берегу. Было начало девятой луны; в увядших, побитых инеем зарослях слабо, прерывисто звенели цикады, а откуда-то издалека долетал к изголовью неумолчный стук – то в окрестных селениях отбивали ткани деревянными колотушками. Приподняв голову, я невольно прислушивалась к этим унылым звукам, без слов передававшим печальную прелесть осени.

Утром, когда я проснулась, мимо проплывали суда, скрываясь в неведомой дали, как тот корабль, о котором сложена старинная песня:

Я вослед кораблю,
что за островом в бухте Акаси
предрассветной порой
исчезает, туманом сокрытый,
устремляюсь нынче душою…⁴

Куда плывут они – кто знает?.. Вот оно, грустное очарование плавания по морям…

Когда наше судно проплывало мимо бухты Акаси, мне показалось, я впервые по-настоящему ощутила, что было на сердце у блистательного принца Гэндзи, когда, тоскуя о столице, он обращался в стихах к луне:

Месяц, чалый скакун,
ты ночью осенней сквозь тучи
мчись в далекий дворец,
чтобы там хоть на миг увидеть
милый лик, меня покоривший!..⁵

Так плыли мы все дальше и дальше, и вскоре наш корабль пристал к берегу в гавани Томо, что в краю Бинго.

Это очень оживленное место, а неподалеку есть там маленький остров, именуемый Тайгасима. Здесь живут покинувшие мир девы веселья, выстроив в ряд хижины-кельи. Все они родились в семьях, погрязших в грехе, и сами тоже жили в плену пагубных земных страстей и желаний.

Нарядившись в пропитанные благоуханием одежды, мечтали они о любовных встречах и, расчесывая длинные черные волосы, гадали лишь о том, чья рука вновь спутает эти пряди на ложе любви следующей ночью; с заходом солнца ожидали, с кем свяжет их ночь в любовном союзе, а на рассвете грустили, что приходится расставаться… Не странно ли, что эти женщины отказались от такой жизни и уединились на этом острове?

– Какие же обряды совершаете вы по утрам и вечерам? Что привело вас к прозрению? – спросила я, и одна из монахинь ответила:

– Я была хозяйкой всех этих дев, ныне удалившихся от мира сюда, на остров. На пристани держала я дом, где обитало много красавиц, и жила тем, что добывали они своей красотой. Проезжие люди заходили к нам в гости, мы радовались, когда они приходили, а когда корабль уплывал – грустили… Так жили мы день за днем. Первым встречным, совсем незнакомым людям клялись в любви до гроба; под сенью цветущей сакуры в знак вечной любви подносили полную чарку саке, меж тем как в сердце не было ни капли настоящего чувства… Незаметно промчались годы, и вот мне уже перевалило за пятьдесят. Не знаю, видно, такова моя карма – так, кажется, говорится? – только разом очнулась я от этой жизни, подобной сновидению, полному пагубных заблуждений, и решила навсегда расстаться и с домом своим, и с грешной жизнью. Здесь, на острове, каждое утро хожу я в горы, собираю цветы и подношу их буддам всех трех миров!

Слушая речь этой женщины, я почти завидовала ее судьбе. Корабль стоял у этого острова день-другой, а потом поплыл дальше.

– Посетите нас снова на обратном пути! – говорили отшельницы, горюя, что наступает разлука, но я подумала: «Нет, мы расстаемся навеки, больше мне не суждено побывать здесь…» – и ответила:

Если б знать я могла,
сколько зорь еще встретить придется
в этом долгом пути!
Только страннице бесприютной
жребий свой угадать не под силу…