Непрошеная повесть

Когда рассвело, я вернулась домой, но успокоиться не могла; услыхав, что распорядителем похорон назначен Сукэфую Хино, зять тюнагона Накаканэ, я пошла к его жене, с которой была знакома, попросить, чтобы мне позволили хотя бы издали еще раз взглянуть на государя в гробу, но получила отказ. Делать нечего, я ушла, но по-прежнему хотела во что бы то ни стало еще раз его увидеть. Переодевшись в светское платье, я целый день простояла возле дворца, но так ничего и не добилась. Наступил уже вечер, когда мне показалось, что гроб внесли в зал; я тихо приблизилась, взглянула сквозь щелку между бамбуковыми шторами, но увидела только яркий свет огней, – очевидно, там, в окружении этих огней, стоял гроб. В глазах у меня потемнело, сердце забилось. Вскоре раздался голос: «Выносите!» Подъехала карета, гроб вынесли. Прежний император Фусими проводил гроб отца до ворот, я видела, как в горе он утирал слезы рукавом своего кафтана. Я тотчас же выбежала на проезд Кёгоку и пошла следом за погребальной каретой, шла босиком, потому что, когда стали выносить гроб, обувь моя куда-то запропастилась и я, растерявшись, так и не нашла ее в спешке. Когда карета сворачивала на запад от Пятого проезда Кёгоку, она зацепилась за установленный там бамбуковый шест, плетеная штора с одной стороны свалилась, и слуга, взобравшись наверх, стал ее привязывать; в это время я заметила тюдзё Сукэюки, одетого в глубокий траур. Скорбью веяло от его черных рукавов, насквозь промокших от слез.

«Пройду еще немного – и вернусь. Еще немного – и вернусь…» – думала я, но повернуть назад все не хватало духу, я продолжала идти, босые ноги болели, я шла медленно и постепенно отстала. Где-то – кажется, возле Рощи Глициний, Фудзи-но-Мори, – попался навстречу прохожий. «Процессия ушла далеко?» – спросила я.

– Мимо храма Инари покойников не везут¹⁴, так что, наверное, повезли другим путем… – отвечал этот человек. – На дороге к храму никого нет… Уже час Тигра¹⁵, скоро рассвет. Как же вы собираетесь их догнать? Куда вы идете? Как бы не случилось с вами беды… Ступайте домой, я провожу вас.

Но я была не в силах вернуться ни с чем, с полпути, и, плача, совсем одна, продолжала идти вперед, а на рассвете увидела лишь дымок, курившийся на месте погребального костра – все уже было кончено. Не передать словами, что пережила я в тот миг. Думала ли я, что доживу до этой скорбной минуты?

Усадьба Фусими была близко отсюда. Мне вспомнилось, как этой весной, когда скончалась государыня, ее дочь, государыня Югимонъин, провожала ее вместе с отцом. Теперь она осталась совсем одна. Я представила себе, как, должно быть, велико ее горе, и сложила стихи:

След вечерней росы
растаял, исчез безвозвратно —
я, скорбя о былом, вновь и
вновь рукава орошаю,
проливаю горькие слезы…

Государыня Югимонъин жила сейчас в усадьбе Фусими; уж с ней-то я могла бы поговорить о прошлом, поведать ей мою душевную боль, но по случаю траура ворота были на запоре, даже справиться о здоровье государыни было не у кого… Долго блуждать возле ограды не подобало, и я побрела домой.

Мне рассказали, что государыня опять облачилась в траур. А я? Если бы я по-прежнему служила во дворце, как встарь, – какой глубокий траур я бы надела! Когда скончался государь-монах Го-Сага, вспомнилось мне, отец хотел, чтобы я тоже носила траур, но государь воспротивился: «Она еще слишком молода, пусть носит обычное платье, только не очень яркое…» А вскоре, уже в восьмую луну того же года, мне пришлось надеть траур по отцу… Бесчисленные воспоминания тревожили душу, и я сложила стихи:

Нет, не станет черней
от скорби моей беспросветной
черной рясы рукав —
хоть горюю с императрицей
об одном ужасном несчастье…

Мне не с кем было поделиться моим горем, и я пошла молиться в храм Небесных Владык – Тэннодзи, в надежде найти там успокоение, ибо слыхала, что в этом храме слово Будды обладает особой силой. Там, в тишине и покое, намеревалась я читать сутры, всецело предавшись молитве, но скорбные мысли о покойном государе преследовали меня. С грустью думала я о государыне Югимонъин, представляя себе, как велика, должно быть, ее печаль.

Как темнеет рукав
весеннего светлого платья
от осенней росы,
так душа моя омрачилась
безысходной тоской-печалью…

Приближался сорок девятый день после кончины государя. Я вернулась в столицу и в тот же день пошла на панихиду во дворцовую усадьбу Фусими. «Никто из многочисленного собрания не скорбит так сильно, как я», – с болью думалось мне. Когда служба закончилась, были сделаны щедрые пожертвования храму, – увы, с этого дня официальный траур закончился. Стояла осень, начало девятой луны, когда обильна роса, но слезы, которые проливали теперь во дворце в женских покоях, были еще сильнее.