Нестрашный мир

Я неуверенно протягиваю руку и дотрагиваюсь до его руки. Наверное, несмотря на растирания, руки у меня ещё холодные – Егор свою немедленно отдёргивает. Рядом со мной на диване лежат игрушки, которые мне дала бабушка Егора: маленькая деревянная пирамидка, пластмассовая труба, свисток, круглая коробка из-под бумажных салфеток (из отверстия можно вытягивать ленту) и железная, из-под печенья, полная всяких маленьких предметов: пуговиц, крошечных машинок, монеток, магнитов – для развития мелкой моторики.

Беру пирамидку. Снова протягиваю руку, снова Егор её отдёргивает. Мне становится холодно и страшно. Егор с отрешённым видом засовывает палец в рот, ясно – я для него не существую.

Вы спросите, почему я не могла снять с его стульчика этот дурацкий разделяющий нас белый столик, посадить Егора на колени, покачать, покружить? Не знаю. Я сама спрашиваю себя об этом. Но даже сейчас мне не кажется, что я была так уж неправа.

«Наш отряд стоял в небольшом городке. Этот мальчик играл у себя перед домом. Я шёл мимо и сказал:

– Здравствуй!

– Почему ты не отвечаешь? – сердито спросила у него мать.

– Да я его совсем не знаю, – сказал мальчик».[19]

Я даже немного завидую людям, которые могут взять на руки, обнять незнакомого ребёнка. Для меня незнакомый человек, взрослый ли, ребёнок – всегда незнакомый человек. И я не могу вот так запросто преодолеть расстояние между нами. Мне нужно время. Ему нужно время. Приглядеться, запомнить, изучить друг друга. Нам с Егором на это потребовались годы.

Я сижу напротив, мне страшно, в ушах звенит, и я мечтаю об одном: только бы поскорей кончился обязательный час, на который мы договорились с Ириной. С пирамидкой в руках обхожу Егора и становлюсь у него за спиной. Ставлю пирамидку за столик. Беру руку Егора в свою и начинаю его рукой снимать со стержня деревянные колесики. Егору это не нравится. Он вообще не очень любит что-то трогать. Все игрушки, которые мама с бабушкой кладут перед ним, немедленно оказываются на полу. На столике ничего не должно лежать. Столик – это часть личного пространства Егора, где нет места предметам. Даже тарелка с едой не имеет права здесь стоять, поэтому её ставят на табуретку, и ложке, прежде чем оказаться у Егора во рту, приходится совершить путешествие.

Я этого ещё не знаю. Я вообще ничего не знаю о нём. Я продолжаю разбирать его рукой пирамидку, потому что надо же что-то делать. Когда Егор понимает, что оттолкнуть мою руку не удастся, он начинает злиться – сморщивается и резко наклоняется вбок, пытаясь стукнуть меня головой по руке.

Так проходили наши первые занятия, и не только первые. Период взаимного непонимания, неуверенности и раздражения продолжался долго. Егора раздражали мои попытки вторгнуться в его мир – такой спокойный, малолюдный, с таким размеренным временем. А меня раздражало его раздражение, с которым я не умела справляться. И со своим я не справлялась тоже. Когда Егор начинал злиться, я чувствовала, что и меня захлёстывает волна злости, хочется взять его за плечи и трясти или продолжать с ним делать то, что ему так не понравилось.

Егору ничего не нравилось.

Во-первых, я была новым человеком в его жизни. Новый человек пахнет по-новому, и говорит непривычно, и двигается по-другому, и вообще непонятно, чего от него ждать. А когда ты не видишь, плохо слышишь и двигаешься, единственное в жизни, на что ты можешь опереться, это предсказуемость событий.

Во-вторых, я была страшно не уверена в себе, и Егор не мог этого не чувствовать.

Сейчас, когда я вспоминаю свои тогдашние мысли и ощущения, оказывается, что о контакте, взаимопонимании я думала мало.

«Чем можно с ним заниматься?» – вот что я хотела узнать.

Не «как заниматься», а «чем заниматься».

У нас был период «вещности». На занятия я приходила с рюкзаком и пакетом, набитыми до отказа. На любую вещь я смотрела с точки зрения того, можно ли её использовать для занятий с Егором.

В пакетах лежало солёное тесто и гофрированная бумага, музыкальные инструменты – от свистка да африканского там-тамчика, коробочки из-под лекарств, наполненные фасолью, горохом и гречкой, вата (чтобы рвать) и фольга (чтобы мять), платок с нашитыми по углам бубенцами, бутылки тяжёлые (с водой или монетами) и бутылки лёгкие (пустые), куклы, заводные автомобильчики, воздушные шарики, пустые катушки, большие бусины, пирамидки и конструкторы.

Мне это нравилось. Так нравилось, что я была совершенно уверена, что и Егору должно понравиться – не может не понравиться – обязано понравиться. И когда я в очередной раз сталкивалась с тем, что ему не нравится, то начинала обижаться, раздражаться и злиться.