Неудачная шутка (СИ)

Почему все это происходит с ним, без конца, раз за разом, душит, тяжелое? Почему снова и снова все повторяется - может, это только репетиция, а само представление только предстоит, жуткое?

Мерзостность этой догадки ошпарила его.

Тишина - шум тисовой рощи, стук дождя, биение горячей воды в старых трубах, вздохи деревянных панелей - вдруг стала ватной, все резко, одним махом - исчезло.

Или это была старая магистратская башня, нудный, мерзкий, вязкий перезвон карильона, грубые юношеские шумы общежития - там, за стеной?

Большая, грубая рука поползла к нему по неожиданно желеистому от влаги воздуху, ужасающая; ухватила за подбородок.

В легких кончился воздух.

На его лице плотно лежали жесткие пальцы Чилла - сухие, хрусткие при каждом движении, а на движение тот был щедр - крутил его, словно товар, рассматривал, сам удобно наклоняя голову.

Поля простой, уродливо продавленной в тулье федоры закрывали лицо грабителя, а тени от них и подавно - ничего не разглядеть, но много было и не надо: зверь был так близко, дышал, изучал его - придирчиво, внимательно, слишком долго.

Большой палец чудовища вдруг оторвался от его липкой от страха кожи, и нежно погладил оцепеневшее детское лицо по нижней губе, мозолистый и наждачный.

Их тут было трое еще-живых, и Брюс возненавидел мальчишку, поджавшегося, обезумевшего от страха: по щекам потекли горячие слезы, задрожал плененный рот, размягчился позвоночник, оплавленный.

Это его так поразило, что он разозлился, дернулся - пора было снова взять под контроль свое… Но обнаружилось, что он никак не может пошевелиться.

Палец чужака тем временем скользнул к нему под губы, быстрый, раскружился, поступательно потирая твердость зубов.

Мальчишка судорожно всхлипнул.

- Тише ты, - печально прошептал неуловимо знакомый низкий голос. - Это всего лишь я.

Лицо не запрокинулось, скрытое, ничего не стало яснее, но страх отступил, сменился только какой-то особенной тревогой - не приятной, не мучительной. Больной?

Капризное тело, все такое же неподвластное собственной воле, но теперь хотя бы обретшее возможность сотрясаться дрожью, окуталось жаром болезни, заболело горло - и он вспомнил совсем недавнюю простуду, честно заработанную на подмерзшем ивовом пруду вместе с Томми Эллиотом - кожа неприятно источала, треснув, пот, тут же высыхающий; говорить было больно, но он накричал, как мог, на Альфреда, потому что тот не захотел…

Чего старик не захотел сделать, Брюс вспомнить не смог.

И мама приходила так ненадолго, занятая новым детским приютом..

Палец все кружил, влажный, и он приоткрыл рот, пропуская его дальше - если он не будет покорным, снова останется один?

- Вот так… Ты отличный парень, Брюс, да? - зашептал мужчина в шляпе, и подался вперед, касаясь своим огромным плечом его дрожащих жилок. - Такой послушный, но… Любишь гулять? Любишь гулять в одиночестве? Любишь гулять в одиночестве по ночам, Брюс Уэйн?

Брюс с сомнением оглядел пшеничный завиток волос, выбившийся из-под черноты покрова.

Дрожащий мальчишка неуверенно кивнул.

- Тебе страшно? - продолжил незнакомец, подавая ему свободную руку.

С небес вдруг хлынул ледяной дождь, но проклятые своды Тупика укрывали их от непогоды - над ними жилой массив, один из самый злачных многоквартирных домов - в плену волшебных белых фей зарастают коростами мужчины и женщины, варится зелье, вдыхается порошок; кости ломаются, словно сахарные, опорожняются желудки, неостановимые, пробивается, прокалывается серая кожа; на сальных, продавленных полосатых матрасах рождаются-растут одинокие дети…

В этом каменном углу было сыро, и холод пополз по его ногам, забрался под неудобные белые носки, которые он надел назло положенному, и черные брюки, которые он ненавидел, потому что они были одобрены, были “совершенно естественной одеждой”.

Пальцы на ногах мгновенно окоченели - его черные туфли прямо на глазах покрывались изморозью; красные туманы потихоньку возникали на задворках зрения.

- Страшно, Брюс? Испугался? - повторил мужчина, красиво занижая голос на гласных. - Тебе страшно? Страшно? Ненавидишь меня?

Вместо ответа трепещущий Брюс вложил свою покрасневшую от холода руку в протянутую к нему ладонь, надеясь так хоть немного согреться.

Задрожал морозный воздух.

Но длинные пальцы, удивительно белые, не имели температуры, невозможные - ничего не получилось.

Брюс вдруг обнаружил, что если бы они были такие же ледяные, как у него, он мог бы… Если бы этот человек захотел… Мог бы согреть их?

Но в этой руке было приятно - словно под подушкой снега, когда защищен в ледовых боях варежками, двадцатиминутной переменой на случай разгромного проигрыша и зорким взглядом воспитателя.

- Ты ненавидишь меня? - продолжил допытываться мужчина, и не-Брюс, а ребенок отрицательно покачал головой.

Незнакомца, казалось, отвратил такой ответ.

Зло поведя плечами, он попытался встать, и Брюс залился краской: мальчишка бросился преступнику на шею, игнорируя все еще пребывающий в бесстыдном детском рту прохладный палец, который был также немедленно закушен.