Неудачная шутка (СИ)

- Ну вот… - блекло раздалось из-под шляпы. - Всегда получаешь, что хочешь, верно? Ты должен ненавидеть меня.

Надменный, гордый, прямой Брюс Уэйн сам знал, что, как, когда и кому он должен.

- Во-от как, - прочитал его мысли человек, на чьей груди он застыл, стыдясь. - Но я же сделал это, Брюс. Сделал.

Он попытался отнять руку, но детские зубы сомкнулись еще плотнее.

Никакие не детские, он не ребенок. Что? Что?

- Что сдела…л? Что? Что ты сделал? - захрипело горло, и голос, которым он сам заговорил, опознать было невозможно.

Если податься еще ближе, можно будет раскрыть тайну: увидеть скрытое лицо.

- Что я сделал, Брюс? - стал очень ласков мужчина, и сжал пальцы - получилось почти рукопожатие, верно? Брюс вспыхнул от удовольствия. - Верно. Пожимаю тебе руку. Что?

- Что? - повторил спящий, подаваясь ближе.

Незнакомец его желание исполнил, прижался сильнее, твердый и жесткий, хотя теплее не становилось.

- Ты удивительный, Брюс Уэйн. Я стрелял в твоего папу, - спокойно прошептал убийца, и он все вспомнил и сердце сжалось, ледяное. - И в маму, в твою добрую маму. Ты знаешь?

- Знаю… - обреченно подтвердил мальчик, закрывая глаза.

- Не просто стрелял, - поднажал грабитель. - Убил. Ты теперь сирота. Открой глаза.

Опечаленный Брюс послушался, уставился в темноту фетра, разжимая зубы, смутно чувствуя, что делает что-то не то.

Освобожденный палец задвигался - последний человек уходит - но вдруг не убрался, только скользнул в уголок рта.

- Брюс, - позвал убийца, которого он простил. - Брюс…

Рука-в-руке задрожала, разогреваясь, разогреваясь сильнее - повалил пар - и он вдруг подумал, что умрет от счастья: неужели он сможет выбраться из этого заколдованного царства беды, мучительного и печального? Не видеть больше Тупика, суметь наконец от всего отвернуться…

За зубами, у его неба, вдруг оказались целых четыре пальца, и он застыл, растерянно помаргивая: незнакомец проталкивал руку к нему в горло, незнакомец поднимал голову.

Распаленный Брюс жадно вскинулся, всмотрелся, ахнул: на белом лице не было рта.

Смутно знакомое, это уродство не напугало его. Может чуть-чуть. Совсем немного.

Глаза Чилла были закрыты, а пальцы добрались до надгортанника детского горла.

- Видишь? Ты должен бояться, - снова заговорил убийца, низко и приятно, и белая кожа на щеках уродливо натягивалась движением челюсти. - Ненавидь меня. Ненавидь всех, осторожничай. Никому не открывай. Не доверяй никому на слово, не поворачивайся спиной. Не принимай ничьей руки, не входи в чужой дом. Не подходи к незнакомцам.

Брюс вдруг обнаружил в себе плотные, черные ростки дикого гнева.

- Правильно, будь крепче, Брюс. Гнев - это хорошо. Злоба поможет тебе выживать, хватит всех прощать. Будь бдительным, недоверчивым… Предатели, они все предадут тебя. А он…

Но только не этот человек, пахнущий так тепло, выглядящий так печально, ведущий себя так терпеливо - и пускай это только декорация, которая - всегда - гарантия притворства. Пусть. Такой высокий и худой, такой бледный. Пустой? Непонятно, красив ли он, и внутри в том числе - но это же не важно, верно?

Как это может быть важно? Это он, и никто не знает его, только он сам. В каком угодно месте пространства и, может, времени, вдруг вспомнить его, и…

- Верно? Кто знает… Ничего не имеет значения, Брюс Уэйн.

Но он же не предаст его? Будет существовать, гибкий и плавный, будет стоять за спиной, высокая тень.

- Ты так ничего и не понял! - потерял терпение незнакомец, и вложил руку дальше, умудряясь поместиться в его горле по локоть. - Держись от него подальше, гони его, отгоняй, сломай, а лучше - убей, пусть уйдет в землю. Почему ты не убьешь его? Он убивает отцов, он убивает матерей. Только и ждет, чтобы ты потерял бдительность, только и желаний у него - вцепиться в твое горло.

Боли не было.

Неодобрительно засопев, последний человек приоткрыл глаза, сглотнул неопределенно, напоминая Брюсу хмурого мастера-настройщика, который на днях приходил чинить рояль, и углубился, двигая пальцами у него в глубине.

- Нельзя быть таким, - начал он буднично приговаривать. - Ты пойми, мне нравится, какой ты. Но нельзя. Нельзя.

Вдруг полыхнула дикая боль, и Брюс был готов взвыть, но сдержался, вглядываясь в красивое белое лицо: преданно ждал похвалы за терпение.

В воздухе запахло железом.

Настройщик комично крякнул, что-то ухватывая в самой середине, и он вдруг не смог дышать, поднялась рвота, боль стала невозможной: что-то сорвалось, надорвалось у него внутри.

Брюс замычал, требуя помощи, и они встретились взглядами.

Черно-белые глаза незнакомца были холодны.

- И пусть себе дуб… - низко зашептал он. - Средь широкого поля…

Родители мертвы, ничего не осталось. И умирать было так страшно…

Убийца вдруг вскинул брови и захохотал из глубин своей грудной клетки - смех заклокотал, забурлил, мерзкий в своей низкой чистоте.

И тогда мальчишка горько, безутешно зарыдал - тихо, но оглушая Брюса - задергался, несчастный, но белая рука не остановилась: потекла обратно с добычей.

- Там, в Луизиане, искрится, одинокий, под солнцем…