- Ствол в жопе это мой, блять, фетиш, - уже давно охрипший Джокер снова захохотал, и в этом смехе не было ни надрыва, ни тревоги. - Если бы ты знал, как шаблонны твои речи - каждый начинающий душегуб однажды говорит такое… Милосердие? А что, разве ваши верования не предполагают запрета на человекоубийство? Я как-то провел полгода в весьма мирном по мерке общих религий баптистском приюте, не берущем податей даже на свечи, но за достоверность не ручаюсь: когда меня пороли, слушал, знаешь ли, не очень внимательно.
Эллиот не казался разочарованным.
- Душегуб? Я взял на себя труд побыть немного крестоносцем, и слегка почистить род людской. Не бери в голову, ты не поймешь, - важно произнес он, подпинывая гордым австрийским стволом клоунские гениталии. - А Бог тебя не обделил, когда лепил из глины… - издеваясь, продолжил он. - Если удастся поднять, то добрых восемнадцать толстеньких, да? Повезло тебе.
- Это я просто не рад тебя видеть, - солидно сознался Джокер, решивший, похоже, не прекращать молоть языком. - Когда-то я тоже был таким… Как ты. Пытался обчистить род людской. Знаешь, в чем твоя проблема, Томми, мм? Ты считаешь себя правым. Заслужившим. В нашем деле это почти суицид. Тебя должны принять, да? Все должны заплатить долги перед тобой, пожалеть тебя, успокоить… Но они считают иначе! Они думают, что единственные существуют, а остальные - массовка.
Он лениво, но следил за спусковым крючком, то ли на самом деле не замечая, что описывает себя-психопата, легко играющего чужими, недостоверно существующими в его глазах жизнями, то ли просто со скуки ковыряя не самую прочную оболочку бравады эмоционально нестабильного агрессора.
- А что насчет тебя? Хреново тебе, победитель гигантов? - как-то замедленно, вынужденно, будто и не прерывался, продолжил задетый Эллиот, монотонно даже под заслоном динамика выговаривая слова. - Каково тебе быть таким беспомощным?
Не выносящий разговоров с торчками Джокер иронично вздохнул.
- Я мог бы не отвечать, Доктор Злодей, - добродушно пошел он на контакт, но обещание смерти в его голосе было таким страшным, что жадно внимающий ему герой ощутил острейшую потребность в его усмирении. - Хочешь унизить меня, засунув мне в сифон пальцы? Но ведь это обычная проверка, которой я подвергался каждый день хотя бы прошлые два года.
- Да говори уже, что тебе нужно, Эллиот, черт… - простонал кривящийся в волнах головной боли Брюс: знал, что даже если Джокеру отстрелят яйца, тот сочтет это ироничным. - Чего ты добиваешься? Хочешь, чтобы я умолял? Отлично. Отойди от него, возьми меня. Я хочу занять его место. Не могу больше вас слушать.
Эллиот нелепо набычился, внимательно изучая его.
- Во-от. Вот! - одобрил он геройские судороги. - Теперь я вижу, что ты готов, Уэйн. Я хочу, чтобы ты принял это. - неторопливо проговорив это, он торжественно и достаточно ловко извлек из поясной сумки ярко-оранжевую капсулу, для стандартной слишком толстую и неровно склеенную, и продемонстрировал ее, высоко задирая руку, с такой помпой, словно в ней, неживая, торжественно схваченная за волосы, покачивалась голова его кровного врага.
- Что это? - немедленно поинтересовался взбудораженный Джокер, пытаясь осмотреть вражьи пальцы. - Я оказался так крут, что дослужился до ректальных свечек?
Захватчик не услышал его.
- Я хочу, чтобы ты убил себя этим, Брюс Уэйн, - объяснил он вкрадчиво. - Но не просто так. Не просто так, а за него. У меня славный автоматический огнестрел, не склонный к промашкам, у тебя в желудке активные компоненты, сами по себе довольно проворно выключающие твое сознание, с которыми это вещество будет работать так, как надо, если ты понимаешь, о чем я, и - выбор. Выбирай. Ну, ну! Давай!
- Что? - переспросил Брюс, не способный осознать смысл его слов, укрытый за скрежетом динамика.
Белая кожа Джека стала казаться ему сизо-сиреневой, и виной тому были не побои, и не призма ядовитого опьянения - просто то, оскорбительное обнажение, что должно было злить его, не возымело эффекта: в таких количествах нагота ненавистного и желанного убийцы виделась иным, туманным флером, особенным покровом, под которым, холодным и неприветливым, по венам тянулось что-то секретное, отчего то, приятное - его жизнь, когда-то нецененная - виделось слишком драгоценным…
- Попытайся понять, “что”, - раздраженно отмахнулся от него Эллиот, и его тонкие губы сложились в аккуратный полумесяц отвращения. - Я хочу увидеть, как далеко ты пойдешь ради него. Я должен увидеть, насколько… О, нет-нет, - категорично замотал он головой, когда узнал что-то для себя неприятное в серых глазах. - Правильного ответа может и не быть. Может, его и нет? Ты можешь встать и победить меня, увидев его смерть. А можешь сам сдохнуть, решай.
Брюс медленно кивнул, хотя так выходило, что он согласен со всеми вариантами.