Неудачная шутка (СИ)

- Проклятье, Бэт. Ты настоящий монстр, - никто не сказал, и он никого не услышал. - Я по себе знаю, как мощны твои кулаки, но это уже… Я что, чуть не сказал про мордобой “слишком”? Все течет, все меняется… Ух, прямо в горло. Ты полегче там, мм? Дава-ай-ка ты успокоишься, и развяжешь меня, и я обещаю, тебе скучно не будет. Брюс!

Но Брюс его не слышал.

Литера Джей перестала иметь для него значение, и не имела значения никогда - не больше, чем другие буквы, разве что огромная дабл ю, впечатанная в венец высоток его семьи, еще немного напоминала о доме, где не пекут больше хлеба, не ждут его, оставляя в прихожей свет, не обнимают, когда ему приснился кошмар, не спрашивают, надо ли ему поговорить.

Под рукой услужливо твердела бутылка с плеском вина в пузе, и он ухватил ее, обезьяной обнаружив орудие, продолжающее ему руку - почти технический прогресс, не иначе.

- Ну про пресс-папье я в свое время уже шутил… Брюс, - без устали звал Джокер, обнаружив, что окружение слишком уж галлюциногенно - теперь и его накрывало. - Брюс? Освободи меня. Брюс? Ненавижу безумцев не меньше твоего, Брюс. Они поют, плачут, отмеряют твою дозу транквилизаторов, ковыряясь в своих грязных задницах прямо через белые халаты… Ну, ты понял, - он увидел, что его не слышат, и осатанел. - Бэт! Посмотри на меня! Очнись, сучара, очнись, пока еще не поздно!

Брюс послушно отвел взгляд от размытой фигуры врага, вопросительно уставился в карие глаза - сосредоточиться было невозможно, и он быстро забыл, почему поднимал голову.

Джокер задохнулся от возмущения.

- Отвяжи меня. Я даже обещаю не делать омлет из твоих яиц, хотя я очень зол твоей нерасторопностью, - хрипло заязвил он, обреченно следя, как по полу ползут мертвецы, рассекая покрытие своими острыми лопатками, словно стая уродливых дельфинов: паркет вздыбился, пошел рябью и пеной. - Узнаю руку Пугала… впечатляет. А в целом смешно получилось, и не потому, что я оптимист: мы все трое обдолбаны разной дурью, и интересно наблюдать, как сочетаются с токсином… мм… средства. Твой дружок начал рыдать еще до того, как ты сломал ему челюсть, представляешь? А теперь он без сознания, и все, что ты делаешь, не имеет ни капли смысла. А я вот, похоже, достиг дзена. Брюс, я не ошибся, ты у нас буддист, поправь, если не прав. Брюс? Ты в себе? Сбрасывать напряжение, конечно, полезно, но иди-ка сюда, когда папочка зазывает.

Его голос потерялся в возбуждающем рычании, ударах плоти о плоть - стекло не захотело держаться по крови, выскальзывало, и прогресс снова остановился.

Брюс был счастлив, но немного растерян.

Кровь была повсюду - брызнула на бледный абажур торшера, в каких-то других измерениях строгого тонкой граненой металлической ножкой, прямого и гордого; на его оскаленное, безумное, мятое беспамятством лицо, готовое стечь на пол бежевой лужей дряни; на оконные стекла, начисто протертые в прошлой жизни, на дубовое дерево подоконника, на мягчайшую шерсть пуловера, слишком нежного для его дурного, грузного тела.

Гамильтон на его запястье тоже весь непозволительно сильно перепачкался - он заметил его по блеску стекла циферблата, сперва принятого им за очередное предостережение.

Глядя на часы, он немного вспомнил - зеленые луга с тревожно-розовым клевером, с белыми метелками травы, готовыми оплодотворить почвы, яркое, жаркое, белое солнце, косогор, сосны, воронью стаю, бубны плющей и трефы дикой ежевики и пастушьих сумок, ласкающие своими тельцами коричневые, побитые временем ботинки - когда-то на этой планете еще была жизнь, но ее поглотила какая-то масштабная катастрофа.

“Мне все это кажется…” - сказал он про себя, не открывая рта. - “Враг убил Джека, моего Джека. Джокера больше не существует, а весь этот выбор, все эти дни, все это мне привиделось, потому что я не мог признать реальность его смерти. В него выстрелили из полицейского дробовика. Двенадцатый калибр. Его глупые таблетки убили в нем разум. Его легкое тело разбилось об асфальт, упав с большой, большой высоты. Он утонул молча и не прося помощи, наглотавшись мутной грязной болотной воды, потому что не любил плавать, и был небрежен, и равнодушен к себе, и захлебнулся рвотой в плену системы, потому что его побоялись отвязать от койки, ведь он так опасен и остер… И убил его этот человек, и убил его я, потому что я больше не знаю, о ком я так много думаю по ночам.”

В палате врач с лицом Крейна - он ненавидел Крейна совершенно особенно, не так, как ненавидел Дюкарда или презирал Нэштона, а как-то странно лично, но не знал, за что, он оскорбил его женщину? - сделает укол, и вдруг он снова приснится.

Кто? Кто ему приснится? Бледный, дурнолицый, прокуренный убийца переулка, чье имя он не помнил, разве только что оно начинается на “джей”?

Удачно (хотя как посмотреть) для Эллиота переместившийся на долбеж в ребра Брюс вдруг просиял, найдя точку опоры - верно, вот именно, он гниет в поместье, вот где он.

До конца дня осталась одна книга - какая-то мерзопакость про войну с элементами зоофилии и растления малолетних венгерских близнецов.