Неудачная шутка (СИ)

Он сидел, развалясь, в отцовском кресле. За спиной, за окном, полыхала первая, а потому еще бесцветная весна, влажноземная под молочно-белым небом - билась за стеклом: он ее не пускал. Не хотел чувствовать запаха сада - земли, коры, признаков невидимой первой листвы - не желал смотреть в нее, попрощавшись с открытым миром.

Вина перед наставниками все еще мучила его, но уже притупилась - все равно они куда лучше справятся - Альфред как дворянин и благодетель, Джим как правдоруб и борец с преступность, Люциус как управленец…

Сам он ничего не может; в одиночку он, бесхребетный, рассыпается барханом…

Натертые, просиженные креслом ягодицы болели, но когда он заерзал, пересаживаясь удобнее, лопатки свело судорогой защемленного нерва - ужасная колченогая развалина… Он начал чувствовать и раздражение - обычно в это время на этаже стартовал утробный рокот пылесоса, вынужденного каждый день без пропусков впустую гонять музейный воздух его склепа - но сегодня отчего-то Альфред припозднился, но будет, нет никаких перемен в этом болоте, будет с минуты на минуту…

Ныли в коленях и ступнях ноги, чесались пересохшие глаза, и он иронично усмехнулся, бросая негодную книгу, прилично разозлившую его, а потому немного оживившую, и лишившую его досуга до нового набега на библиотеку - не важно, больше ничего не важно, он отработан, переработан, перемолот, он просто лежит на чердаке, раскинув ноги, руки, и делает пылевого ангела…

Он почувствовал постороннее присутствие слишком поздно - совсем размяк, совсем потерял крепость - поднял глаза и осатанел.

Джокер. Это был чертов Джокер.

По крови шибануло, взбурлило, разлилось.

- Как ты сюда попал? - разгневался он, ужасно равнодушно встречая новость о том, что в его доме убийца, и этот убийца сейчас так близко и глядит в него насквозь. А ведь он выдал себя, бывший Бэтмен, не испугавшись, не сумев скрыть, как давно они уже были на “ты” с этим монстром… Ну и отлично. С него довольно. Хватит, хватит, больше не надо…

Губы его больше не слушались, будто он мог сказать лишь те слова, что уже прозвучали, но на этом непослушном языке крутился странный вопрос, обреченный остаться незаданным.

Так и есть - вместо звука он говорил тишину.

Неожиданный, немыслимый Джокер оскалился, наклоняя голову, и его пустые карие глаза, отороченные мерзкими серыми ресницами, смогли увидеть, увидели, как он жалок.

Пожалели его.

Мельтешащие серые тени порхали за его не-фиолетовой спиной в быстроте птичьих крыльев, ерошили его не-зеленые волосы, ласкали его сочащиеся кровью набеленные щеки - и Брюс увидел вдруг, что это просто человек - бледный, худой, светловолосый, не с кровью, а с жирной женской помадой на щеках, в некогда белой форме продавца, грязный, одичавший, оголодавший, ублюдочный, злой, слишком знакомый.

- Приехал на машине, - раздался его глухой голос, но из него не хлынула ненависть, не прозвучало желание противостояния, только возмутительно сочувственное любопытство.

Бывает такое? Как чудовищно убивать, ничего при этом не чувствуя… Как знакомо ему это, почти родное отвращение…

Брюс воспламенился, поскрипывая зубами - ну, все! Хватит, хватит. Ему не ходить по улицам этого города, не облизывать губы у лиц невинных, не хохотать, не поднимать руки, никогда, никогда - пока он жив, Джокер будет…

- Брю-юс, - нахально сказал пришелец, нервно, но радостно и прямо глядя, и запустил свои бледные пальцы, слишком тонкие для мужчины и слишком ломкие для честной работы, легкие, будто ножки паука, в свои волосы - но так, будто собирался снять с себя скальп, и оставалось надеяться только, что его кудри всего лишь парик, содержащий под своей пластиковой кожей кожу живую, не струпья или пиршество лоботомии. - Брюс. Брюс.

Брюс Уэйн, бывший Бэтмен, почти иронично поморщился, не умея отнять взгляда от гладких, розовых ногтей, вшами сновавших в пшенице кудрей его кровного врага - этого ведь просто не могло происходить с ним, но Джокер был предназначен ему злым роком, создан для него непогодой и печалью - если бы он верил в это… Ладно он знал, где прокололся, более того, иногда он…

Ведь и правда, иногда он задумывался об этом: с ним не бывает ничего хорошего, и все люди на его пути - особенные и незначительные, далекие и близкие - каждый из них был свободен выбирать.

Он тоже, бывало, завидовал.

Временами ему казалось иначе - он главный герой, а остальные только исполняют свои роли - но и так он не чувствовал удовлетворения, плоский, словно не самая интересная театральная роль.

В глазах потемнело и он, вскочив посреди ночи, навис над спящим рядом, пытаясь понять, где он, и который сейчас час, и вдруг вспомнил, что тот, кого он так ненавидел, мертв - он сам сломал каждую его кость, сам аккуратно извлек этот лом из мягкого костюма его тела, сам раздробил каждый кусок и видел ту самую красную, сырую начинку… Помнил, какова на вкус плоть - плотная, соленая от пота, пряная нежность, рубцовая ткань - как челюсти пружинят, наталкиваясь на нее - удивительно…