- Да. Кто бы мог подумать, - легко согласился Брюс, внимательно оглядывая их руки, таясь, чтобы не пустить огня по напряженным струнам. - Что меня бил отец, пусть и условно, а тебя - нет. Сарказм. Если подумать, я впервые говорю об этом вслух - неудачное же я выбрал для этого время… Но тебе я могу сказать: ничего не может быть уже хуже, ничего не может быть лучше. И это была не мафия, Джек. Даже они его уважали: кроме того, его выбрала она, а она очаровывала всякого на своем пути, и их в том числе… Это долгая история. Она бы тебе понравилась, так она была остра на язык и бесстрашна - я половину забыл, половину не понимал, но…
- Первостатейный был мудак, мм? - развеселилось чудовище, радостно запуская свои холодные руки к сочному, желанному сердцу, закованному в клетку грудины, но так неточно и наугад, что вызвало только насмешку, впрочем, не смутившую его жадную до информационных жил натуру. - А ты даже не разозлишься на эти слова? Не знал, что ты бываешь такой замороженной рыбой! Он мог бы оставить хотя бы завещание, они бывают весьма лиричны. О, не говори только, что он был так блажен, что не подумал об этом!
- Ты блуждаешь в незнакомом лесу, Джек, - непринужденно ответил Брюс, благородно пытаясь не презреть дурака. - Разумеется, он оставил… послание. “Не будь беспечен с этим богатством. Пожалуйста, не трать все это на быстрые машины, вызывающую одежду и саморазрушение”. Я отлично справляюсь, доведя себя до полубезумия одиночеством, в карнавальном плаще вжаривая под максимум по трассам… Не могу успокоиться, выхожу против всех, покидаю дом, пересекаю моря, взбираюсь на горы - но там, в самых дальних местах земли, все равно есть причина беспокойства, от нее не сбежать. И я злюсь - как я могу быть доволен, когда кто-то оскорбляет достойнейшего? Но я так долго нахожусь в этом состоянии, что, похоже, эволюционировал в подобие валуна. Его завещание и правда отличалось, полное ожиданий, которым не суждено было оправдаться… Нет, не так. Там была только одна надежда, надежда на то, что Готэм станет моей семьей, а я дошарахался от них так, что они гоняют меня в ночь с фонарями и спускают на меня собак. Я не могу и десятой доли того, что он мог в качестве защитника, и он… отец смог бы еще больше, проживи хоть еще немного, и вряд ли стоит учитывать, что в его время было куда меньше безумных циркачей-террористов… Мы с ним теперь ровесники, и это показательно. Нет, он пал жертвой того, против чего всегда боролся, не сумев защитить свою главную драгоценность, мою главную драгоценность, и не ищи в этом глубинного смысла, махинатор… Скажи, ведь твоя память совершенно изменилась? - ломанулся он напролом, на волне откровенности опрометчиво открываясь окончательно, забыв об истошно вопящем предостережением инстинкте, уникальном, взращенном им исключительно для этого человека, хотя и неидеальном. - И тебе это не нравится?
- Нет, - Джокер вдруг принял его благосклонней, чем ожидалось. - Не нравится. И все остальное выглядит так жалко. Достойно жалости, верно? Похоже этот мужик был сожран такими же глупостями, как и ты.
Тут оставшийся без осадных стен Брюс, щедро выдавший собственную тайну тайн, которую никто толком не заметил, совершенно естественно вспыхнул, ужаленный и разочарованный - но сдержался, не стал делать каких-нибудь жарких или хладных глупостей, хотя так и не понял, что Джокер находился в похожем положении с черной-черной рукой самолюбви у горла.
- Я уже обещал сломать тебе гортань? - только высокомерно выдал он, и нахмурился: откровенная фальшь угрозы прилично смущала. - Хватит притворства, если ты будешь подмазывать реальность, я замечу. Не знаю пока, правда, чем смогу тебе отплатить…
Джокер, казалось, готовил очередную жестокую шутку.
- Ух ты, как страшно. Гортань - это серьезно, - зашептал он, полумолитвенно складывая на груди неповрежденную руку в странном восточном жесте. - Как тогда же я буду глумиться над тобой? Освою язык глухонемых, и буду махать у тебя под носом, как ебучая мельница!
Брюс довольно оскалился и ухватился правой рукой за его наивно выставленную ладонь, злорадно осуществляя недополученное рукопожатие.
Тонкие кости под его хваткой явственно захрустели и он поостыл, склоняясь, виновато потерся губами о правый шрам, уже прекрасно понимая, что делает именно то, что от него ожидают - и платит с избытком, дергаясь марионеткой, и ласкается о тавро печали излишне предсказуемо.
Только Джокеру пришло бы в голову провоцировать Бэтмена в такой ситуации: самая стыдная тайна, самое больное место.
Чертов клоун не менее победно осмотрелся, совершенно обнаглевший, лихо отер слюну, словно чудовищно неопрятный диктор, и осадил его взглядом, когда тот открыл рот, чтобы хоть что-то сказать.