- Ух, да ты остряк! Раздразнил я тебя, мм? Во-первых, не называй меня так. Мне не нравится вспоминать о времени, когда батут был мне по шею. Во-вторых… - Джокер попытался захихикать через муть удивления, но рот ему закрыла плотная, горячая рука.
Конечно, он был уязвлен: где-то слажал, но это представление вряд ли можно было отыграть лучше, и никого ему не было жаль, даже себя.
В это возмущение Брюс Уэйн мог бы смотреть вечно - слишком приятно.
- К черту и твои мемуары. Ты не слушал меня. Это недопустимо. Думаешь, мне по вкусу роль дурака, впустую кричащего твое имя, в то время, как ты упиваешься собой? Но я что-то больше не испытываю желания играть по правилам, Джокер. Не хочу утирать тебе сопли, рассуждая о том, врожденная или приобретенная у вашего Величества социопатия, и сколько настоящей ответственности за тебя несет этот мир. Ты прав, тебе не кажется: это презрение. И исправить прошлое… теперь у меня нет такого желания, - желчно продолжил он, так низко склоняясь, что трогал губами крупный клоунский нос. - Видишь, теперь я могу говорить, верно? Так вот, и что же я хочу, чтобы ты узнал. Меня кое-кто раздражает очень сильно - скользкий тип. Подлый и хитрый. Собственный враг. Самый большой засранец из всех, кого я знаю. Нет, не отвлекайся, я не закончил, - прошипел он, когда острые зубы впились в мякоть его ладони.
Джокер томно замычал что-то нежное, и сжал челюсть еще туже, сладостно прокусывая кожу, посылая ему взгляд, полный нового, живого веселья.
- Знаешь, что делают с псами, попробовавшими человеческую кровь? - иронично заметил Брюс, но ярость помешала ему вложить в голос достаточно нейтрального чувства. - И это не флирт, как ты сейчас самовлюбленно подумал. Хватит. Надоело. Обожрался тобой, ты мне противен. Слабак, верно, ты слабак. Я всегда искал в людях лучшее, а вот в себе не мог. Однажды мне показалось, что еще немного, еще чуть-чуть… Нет. И в тебе не смог найти что-то живое, как ни старался. Иногда ты созидаешь ради разрушения, и я тщетно, но пробовал обойтись этим… Да так даже хуже, чудовище. Как можно быть таким мудаком?
Он вдруг, так же внезапно, как и возложил, убрал руку, но только чтобы подкрепить себя и свои слова жадным, влажным поцелуем с захватившим его в плен драконом, не боясь пораниться - не могло быть хуже, он уже был истерзан - но клоунские клыки только слегка оцарапали его язык, не нанеся достойного урона.
- Мм… Вот я встрял, мм? Продолжа-ай, - довольно разрешил получивший право голоса Джокер, часто дыша - получилось невнятно, хлестала слюна, но его поняли. - Умеешь заинтересовать, ладно уж. О, я знаю, кого за дело надо вздернуть на ближайшем дереве! Хочу знать, чем закончилась история про того скользкого подонка. Ненадежного. Вертлявого, гениального ловкача с большим…
Его перебил кулак - тот, что еще мгновение назад был надкусанной ладонью - шмякнулся с усилием в плоть матраса у его уха.
- Заткнись. Думаешь, меня волнует теперь твое мнение? - прорычал Брюс, придавленный отчаянием, и сжал пальцы на скульптурной плечевой косточке, твердеющей под сиреневым батистом, чтобы было удобнее сорвать зубами хотя бы пару пуговиц рубашки, молчаливо принявших на себя негодование, предназначающееся их владельцу. - Но в этот раз ты угадал. Это повинность, а не веселый анекдот - помнишь, когда-то я был благороден, и мог предупредить тебя? Так вот, я думал, осознав после всех твоих липких ловушек, что для приязни нет и не может быть причин, и ты мне друг, а раз так, я смогу принять и себя. Тебя же я принял. Тебя же я старался понять. Но это была ошибка, я только и делал, что ошибался. Я так долго пер в гору с этим чертовым камнем, но я такой, каким хочу быть. Почему же меня это не может удовлетворить? Теперь я знаю причину: в одиночку это просто невозможно.
Джокер, к этому времени освободившийся от захвата и весьма разозленный тем, что это было замечено, но не учтено, с треском ухватил его за волосы, взывая от того, как послушны его рукам жесткие пряди - едва ли не символ, ненавистный и жалящий.