Неудачная шутка (СИ)

- Выполняю твое пожелание, - энергично откликнулся Брюс, примериваясь скользнуть новым поцелуем между белых ног. - Помнишь, ты как-то просил об этом? Это тебя возмущает больше наказаний? Смотри, я не стал осквернять твою гордость ударом ладони, и даже не потому, что подобные жесты для меня слишком много значат. Цени мое милосердие, - следить за собой было тяжело, и он задышал тяжелее. - Так ты не трогал себя, мальчишка, пока я был в отключке, да? - пробормотал он, придирчиво осматривая свои владения - прижатый обожженной ладонью полный член, просторы и плоскости живота и грудины, шрамы от ножей и скальпелей, потемневшие возмущением соски, и печальные, но драгоценности, казавшиеся ему красочнее праздничных салютов, пусть и не мимолетнее ярких искр: карминовые ушибы, циановые синяки, странно-зеленые, прозрачно-бирюзовые, розовые, глубоко-фиолетовые, ярко-желтые, обрамленные, будто луны тучами, чернющими кантами более глубоких гематом. - Какой же ты гибкий, не могу поверить… - почти удивленно простонал он, когда белые ноги расставились шире.

Джокер, разумеется, помнил, как предложил этому опасному мужику поцеловать себя в задницу, вкладывая в неосторожные слова несколько иной смысл, поэтому ему ничего не оставалось кроме как признать поражение, замирая в безопасном укрытии ярости.

- Я больше ничему не смогу тебя научить, - полыхая, прохрипел он, и поспешно откашлялся, возвращая себе голос. - У тебя натренировалось высококлассное чувство юмора, мм.

- Вот черт… Превосходные… степени нормы… - застонал теряющий высоты положения Брюс, но подался еще ближе, втираясь языком в основание члена, в бедро, в пульсирующее отверстие… Злая рука попыталась ухватить его за шею в явно недобром намерении усиления пусть условной, но доминации, и была грубо пристукнута. - Мечтал об этом, когда думал, что подохну, - добродушно объяснил он, сглаживая животный жест, когда темный взгляд остановился на его губах неохотно и мутно, словно человек перед ним был глухонемым. - Доказать, насколько сильно я тебя желаю. С тобой все иначе, с тобой мне не сохранить холодности…

Глухой и немой Джокер отчаянно взвыл, обнаруживая, что его собственное тело больше не подчиняется его воле: пальцы, сжавшие в горсти лен простыней, кое-где безжалостно окрашенный свеже-красным, невозможно было расслабить; речь давалась ему с трудом, и язык словно присох к небу, и веки не опускались, хотя видеть раскаченную спину, непокорные плечи, твердую шею Бэтмена добровольно склоненными перед ним, было безмерно волнительно - с ним все иначе, с ним не сохранить холодности…

Брюс воспринял этот крайне сладкий звук как запоздалое разрешение - намерения и правда имели значение: брать было пусто, отдача наполняла.

Огонь раскинулся на всю комнату, занялась, загорелась ткань постели, и он вжал свой пульсирующий, переполненный орган в мякоть матраса, чтобы не думать о себе, обжигаясь о неожиданную прохладу ткани.

- Ты не боишься падения, герой? - сбивчиво зашипел тогда Джокер, верный своей привычке все разрушать. - Думаешь, я всегда готов не разочаровать тебя, да? Наивно. Наивно. Все это так наивно…

Каждый раз, пускаясь с этим мужиком во все тяжкие, он решал, что достиг идеального стояка - так его еще не распирало - но теперь эта покорная деловитость действовала на его член, как взгляд Горгоны - очередной рекорд.

Он истекал, он не мог дышать, его могло разорвать в клочья.

- Похоже на то, - смиренно согласился Брюс Уэйн, костный, занудливый, неприступный, нежно поглаживая губами твердую под тонкой кожей выпуклость тестикул, заслуживающую нежности, и утопил смоченные слюной пальцы глубже. - Тоже занялся поиском для всего подходящих имен? Не надо. Я буду за тебя, понимаешь?

Язык снова широко прошелся по упругой плоти, плененной стальной фалангой, по чувствительному основанию, мошонке, вылизал ствол, подло не поднимаясь к венцу, пустился в обратный путь, натер проход вместе с хозяйским пальцем, скользнул глубже, ввинчиваясь…

Джокер сглотнул, мутно помаргивая - поблескивающие от слюны губы были слишком хороши даже для того, чтобы просто видеть их, и он схватился за свой член, отвел в сторону, молчаливо умоляя о своих желаниях, и ласковый рот немедля принял головку - вопреки отвлекающим факторам его, проницательного, это так поразило, что он, выгибаясь, бесстыдно застонал: был слишком поражен открывшимся ему иным срезом действительности, чтобы уметь сдерживать голос. Обмяк-оцепенел, не мог больше, весь сосредоточился только в одной области - в стремительном пиковом желании, униженном и жалящем, исходя надеждой на новое прикосновение.

Брюс терпеливо перевел дух, прикрыл глаза, осторожный, словно неопытный часовщик над хрупким механизмом, не заведя песни обиды, нанесенной им так просто и чудовищно чертовой южной глубинкой.