Неудачник

Воблина что-то визжит в спину, но стоит на месте, догнать не пытается. Я дохожу до лестницы, застаю методиста: бедную, забитую Воблиной женщину, постоянно плачущую после затяжных разговоров с начальницей.

— Спасибо вам, Владимир Ярославович, — говорит она, вытирая слезы.

— За что?

— За то, что поставили ее на место.

— Ладно, Валерия Павловна, бывайте!

— До свидания, Владимир Ярославович!

Спускаюсь на вахту, подхожу к расписанию. Смотрю на расписание. Группы, время, лекции. Все, это уже не для меня. Объявления, приказы — все уходит. Остается только горечь. Все, что мы начинали строить с Мининым, то, что хотели воплотить в жизнь, рушится, осыпается прямо на глазах.

Почему все так быстро? Еще вчера ты думал, что все хорошо, лелеял надежды и планы. А сегодня — раз! — щелчок пальцами, и твоя жизнь уже другая. Теряешь, теряешь, теряешь. Постепенно скатываешься во тьму, привыкаешь к ней. И вот, когда уже кажется, что это и не тьма вовсе, а тусклый свет, падаешь дальше. Еще глубже. Как долго это будет продолжаться?

Дорога домой тянется долго. Иду медленно, дворами. Мимо гомонящих детей, серых, как тени, стариков, бледных домохозяек. Жизнь — дерьмо. И просвета не будет. Никогда…

В контейнере для мусора копошится невзрачный человек. Заросший, грязный, с почерневшими руками. Единственный светлый участок — глаза, выцветшие, какие-то белесые. Человек замечает меня, отрывается от занятия.

— Молодой человек, — говорит печальным голосом. — У вас не будет пары рублей?

— Нет, — говорю я, продолжаю идти.

Но, почему-то останавливаюсь, возвращаюсь. Человек отрывается от контейнера, смотрит подозрительно. Я протягиваю пакет с бутылкой коньяка, говорю:

— На, возьми.

— Что это? — с неожиданным достоинством спрашивает человек.

— Бутылка хорошего коньяка.

Бродяга убирает руку.

— Я не пью, — говорит с обидой в голосе.

— Ну, продай ее, или обменяй, или поделись с кем-нибудь.

— Нет, — говорит бродяга, надевает на плечи рюкзак, берет потертый пластиковый пакет, и уходит.

А я так и стою с бутылкой в руках, ошарашенный внезапным отказом. Словно это что-то значит. И все же значит. Даже бродяга, человек без денег, положения отказывается от подачки. От взятки, что я даю ему, а, на самом деле, внутреннему чувству ущербности, в надежде показаться лучше, чем есть. По крайней мере, в его глазах. И своих.

Я подхожу к контейнеру, разжимаю руку. Бутылка падает на дно, устланное мусором. Ей недолго лежать здесь. Уже вечером, в крайнем случае, к утру, коньяк найдут убогие старатели. Может быть, помянут добрым словом. Или не помянут, что уже не важно.

Мир существует по неведомым законам. Я же сталкиваюсь только со следствиями. В таких условиях трудно делать выводы, что-то планировать, решать. Один росчерк, одно слово, один взгляд, и то, что когда-то было твоей жизнью остается далеко в прошлом. А зачастую лишаешься и его. Становится забытой сказкой сомнительного оттенка. По крайней мере, не тем, о чем можно сказать — это была моя жизнь…

Серега

Когда остаешься один, начинаются хаотичные метания, желание что-то изменить, куда-то бежать, как-то исправлять. Но от лихорадочности действий возможность выхода сводится почти на ноль. Поэтому я забиваюсь в дальний угол, и лежу, пережидая неприятности. Так будет правильно.

Я стал больше пить, меньше бывать в гостях. Чувствую себя волком во время охоты: вокруг флажки, куда ни побежишь — стреляют. Меня берут в кольцо, и вот-вот свалят. Остается пара выстрелов, еще немного, и тело перестанет двигаться, мысли остановятся, глаза остекленеют.

А рядом никого нет. Вспоминаются пророческие слова Другина о том, что большую часть жизни будешь идти один. Только он забыл добавить, что один и в отчаянии. Потому что движение это в тумане, и как бы долго ни шел, остаешься на одном месте. Не скрыться, не убежать…

Чтобы избавится от наваждения, беру телефон, просматриваю список контактов. Надо кому-нибудь позвонить, оказаться в компании. Я прокручиваю имена, но глаз ни за что не цепляется. Пока не попадаю на Настю. Что-то давно я ее не видел.

После всей этой истории с Сашей, про Настю практически забыл. Так, пару-тройку встреч. Просто заняться сексом. Но сейчас, когда все разрушается, ничего не хочется Настя — это как тоненькая линия к прошлой жизни. К жизни, где все было.

Набираю номер. Слышу мелодию вместо гудков. Что-то кислотное, еще и качество отвратное. Лучше слушать гудки, чем такое. Тогда ты не чувствуешь, что исподволь, через трубу мобильного в сознание насильно вливают очередную дозу какого-нибудь массового дерьма. Слушая гудки, еще хочется перезвонить человеку, если не возьмет трубку. Слушая такое, задумаешься, стоит ли?

— Да? — прерывает Настя пытку.

— Привет, Настя, как дела? — стараюсь я говорить как можно более жизнерадостным голосом.

— Вова? Привет! Все хорошо. А я думала, ты уже забыл про меня?

— Разве тебя забудешь, Настя?

— Ой, ну хватит льстить! Забыл!

— Нет, Настя, просто дел было много, — оправдываюсь я.